- Bоспоминания o колониях Тираспольского уезда
- Bоспоминания Савелия Ильича БАРУНИНА (по сцене - Борунина)
- (1910, Санкт-Петербург - 2003, Санкт-Петербург)
Родился в семье врачей. Детство провел в Петербурге, затем вместе с родителями на фронтах Первой Мировой и Гражданской войн. Закончил Ленинградский театральный институт. Работал в Ленинградском мюзик-холле, потом в Новом театре (театре Ленсовета).
Полк, в котором служил отец, перевели на запад, на Румынский фронт, и он был дислоцирован в немецких колониях, недалеко от города Тирасполя, на станции Кучурган. Там были богатые колонии: Эльзац, Зельц и Лотарингия. Мы поехали к отцу. Поселились в одной скромной немецкой семье.
Рядом в большом доме жила семья капитана Лукинского – богатого человека. У него были свои лошади, прекрасная коляска. Кучер был одет в малиновую шелковую рубаху, синие шаровары и шапку, вроде польской конфедератки. Иногда семья Лукинских выезжала в коляске на прогулку. У Лукинских я впервые увидел кинематограф. Аппарат был очень примитивный, его крутили рукой. Один раз меня пригласили на киносеанс. Показывали какую-то картину, в которой все время шла погоня по лестницам, по дворам. Люди падали, на них что-то валилось, лилась вода, помои и т.д. Все казалось очень смешным.
Играл я и с немецкими мальчиками. Каждый день в 12 часов дня проезжала почтовая телега. Ребята кидались к ней, цеплялись, чтобы немного прокатиться. Один раз и я попробовал это сделать. Кучер увидел меня, городского мальчишку, и небрежно хлестнул меня кнутом. Но на конце кнута были привязаны свинцовые пломбы. Этим концом он достал меня по лицу. Образовалась глубокая рана на щеке и шее. Я бежал домой, и у меня в глазах все стояло вверх ногами. Отец куда-то пожаловался, и кучер к нам приходил извиняться.
Вскоре полк был переброшен на другой участок фронта. Мы приехали в местечко Рыбница на Днестре
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут пришло известие, что восстали немцы-колонисты. Подогретые румынами и деникинцами, которые развивали наступление на Украине с Востока, они подняли восстание в тылу наших войск, стоящих на румынском фронте. Восставшие отбросили войска от станции и заняли ее. Было парализовано снабжение частей фронта и закрыта возможность отхода нашей части. Как только об этом узнали, было решено, что мать срочно вернется в Зельц, так как там остались Борис и Наташа и почти все наши вещи. Ехать туда опасно, но немцы к отцу относились хорошо, а командир восставших Вельк, тем более. Когда-то отец его спас от смерти. Вельк был богатейший мельник. Однажды к нам ночью приезжают от него и просят отца срочно ехать на мельницу. Днем Вельк поднял жернов, и у него образовалась грыжа. Отец увидел – дело плохо, грыжа настолько большая, что может случиться ее ущемление, а это смерть. Он немедленно послал человека обратно в Зельц, там была аптека. Привезли бутылку эфира и вату. Смочив обильно тампон, он положил давящую повязку на грыжу. От охлаждения она опала, и отец рукой продавил кишки обратно в живот. «А теперь срочно везите в Одессу, в больницу». Авторитет у отца по всей округе был и так большой, а этот случай добавил еще. Вот к этому Вельку с письмом отца поехала мама со мной и с женой того чекиста, который жил с нами в доме. Достали подводу, а кучером послали Маркуса Морица. Заехали на мельницу к Вельку. По пути нас встретил патруль колонистов и, проверив документы, пропустил в штаб к Вельку. Оттуда с его пропуском мы двинулись в Зельц. По дороге нужно было проехать через молдавское село. Мы пересели на другую местную подводу. Маркус Мориц проводил нас до села и поехал обратно. В окно я видел, как он сидел на пустой подводе. Огромного роста, с большими сильными руками, в австрийской форме. Сидел он на телеге боком, упираясь своей огромной рукой в ее борт. Больше я Маркуса Морица никогда не видел.
Мы уже проехали почти все село. Было страшно. Особенно боялись женщины. Вдруг нас останавливает патруль: парень с винтовкой и две бабы, все подвыпившие. Они стояли на высокой обочине дороги, которая проходила по неглубокому оврагу. Наверху, по другой стороне тянулась деревенская улица, стояли молдавские мазанки. Патрульный смотрел пьяными глазами, а бабы вдруг заговорили: «Смотри, они жиды, надо их пострелять». Парень с обрезом стоял в нерешительности. Но тут вступилась наша спутница Вера Николаевна. Перейдя на них в наступление, она громко закричала: «Какие они жиды, они русские!» Сама же она была пышная блондинка. Крича что-то еще в нашу защиту, она стала потихоньку подталкивать и подталкивать возницу. Тот быстро все понял и незаметно тронул лошадей. Кони пошли живее и живее и вскоре мы вкатились в немецкую колонию, где были уже в безопасности. Приехали мы в Зельц. Дома было все в порядке. Боря здоров, ему стукнул год, он начал ходить. Был очень хорошенький, но со странностью: он любил лизать мыло. Видимо чего-то не хватало в организме. Обстановка в колонии была напряженной. Жить отдельно от Веры Николаевны мы побоялись и на ночь перешли к ней в дом, который находился от нас недалеко. Это была первая ночь, проведенная в осажденной колонии. Наши дома стояли на берегу лимана, берега которого были покрыты зарослями камыша.
ВОССТАНИЕ НЕМЕЦКИХ КОЛОНИСТОВ
Ночи стояли темные. Устав с дороги, мы быстро уснули. Вдруг стук в окно. Пошли к дверям, открыли, и через минуту мы были в объятьях нашего отца и мужа Веры Николаевны. Они переправились на лодке через лиман, чтобы посмотреть на нас и сказать, что завтра будет генеральный штурм. Они через час уехали, а мы остались с тревожным чувством неизвестности от предстоящего. Правда отец предупредил командира атакующей части о нашем местоположении, но это не снимало опасности попадания под ружейно-пулеметный огонь или шального снаряда. В волнении мы не спали всю оставшуюся ночь и еще до рассвета пошли к себе. Достали у кого-то лошадей и арбу, погрузили вещи и ждали, как разовьются события. Колонии были окружены со всех сторон. И вот часов в шесть утра началось генеральное сражение. Не на жизнь, а на смерть. У красных обстоятельства были очень тяжелые, нужно было непременно смять колонистов, открыть дорогу, так как в это время в Одессе высадились части Деникина. На подмогу красным была брошена бригада Котовского. Колонисты держались долго, благодаря хорошему вооружению, полученному от германской армии. Но опыт обстрелянных на войне солдат взял свое. Они непрерывно атаковали. Жертв было очень много, с обеих сторон. Во время очередного натиска колонисты побежали к запряженным на этот случай в телеги со всем скарбом лошадям, чтобы скрыться через свои виноградники к румынской границе. Они, конечно, ждали помощи от румын. Но помощи не было, началось бегство. Снаряды рвались над домами, пулеметная трескотня, выстрелы, крики! В этот момент испуганная мама решила поехать к Вере Николаевне. Когда мы выехали на улицу, то оказалось, что она полна бегущих людей: неслись нагруженные вещами арбы, скакали кавалеристы, между ними протискивались пешие. Все это заполнило полностью улицу, а навстречу двигалось стадо перепуганных коров. Все мчалось: скот мычал, ржали кони, нескончаемо гремели выстрелы, кричали люди, а надо всем этим рвались снаряды. Это был ад отступления в панике, под огнем. Наша арба остановилась посередине потока. Чтобы въехать во двор Веры Николаевны, нужно было попасть в крайний ряд. Наконец это удалось, вы влетели во двор. Завернули за дом, распрягли коней, вещи оставили в арбе. Войдя в дом, закрыли ставни… Но какое-то невероятное любопытство тянуло меня на улицу. Дом наш одной стороной смотрел на улицу, другой на лиман. Потихоньку пробравшись наружу, я пошел в сторону берега. Пальба и крики не утихали, кругом свистели пули. Я лег на землю. Почему-то страшно не было, но было жгучее желание все разглядеть. Я лежал так, чтобы видеть, что делалось и на улице, и на реке. Я видел, как по берегу тихонько пробежала группа колонистов, а на улице в это время шел бой.
И вдруг пальба прекратилась, воцарилась тишина, как перед каким-то страшным событием. На улице раздались гулкие, быстрые шаги, потом топот бегущих, потом топот конских копыт. Первыми показались отступающие. Они бежали по другой стороне улицы. А по нашей, громко топая по укатанному тротуару, огромными шагами летел солдат. Я его знал. Почему-то его прозвали Громобой. Высокого роста, один глаз перевязан черной лентой, винтовка выдвинута далеко вперед. За ним неслись еще несколько солдат. Наступила пауза. Через несколько минут вижу - красноармейцы возвращаются назад и ведут обезоруженных пленных, тех самых колонистов с берега лимана.
К вечеру события улеглись. На следующий день утром за нами приехал отец, и мы поехали домой. Тут мы и узнали, что все пленные были расстреляны. В нашем дворе лежали четыре покойника: хозяин дома, его жена и два их сына. От семьи остались только младший сын-гимназист и две дочери. Это было по-настоящему трагическое зрелище.