Воспоминания о старом Кишинёве

Интересные и малоизвестные факты из истории Кишинёва. Воспоминания и фотографии.

Модератор: rimty

snob
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 3779
Зарегистрирован: 25 июн 2008, 02:23

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение snob » 12 ноя 2019, 12:21

Его называли ГДМ и в 1992-1994 это было абсолютно новое здание.

kiborabr
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 1636
Зарегистрирован: 21 янв 2009, 04:25

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение kiborabr » 13 ноя 2019, 03:23

steinchik писал(а):
rimty писал(а):Замечу, что в этой фразе есть неточность:
В конце шестидесятых на месте нашего дома построили Дворец молодежи.

"Дворец молодежи" появился не в конце 60-х, а гораздо позже. Думаю, что жильцов домов, шедших под снос из-за его строительства, начали переселять в другие квартиры не раньше 1980-го года.
Дворец Молодёжи открылся в первой половине 88-го года.
Да, с датой ошибка либо опечатка. Дом на Подольской 68 снесли в 81-82 году. Я перевозил бабушку в 81-ом.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 13 ноя 2019, 13:29

  • Вспоминает Изольда Милютина:


Кишинёв 40-го года, после советского провинциального Тирасполя, успел показаться мне, в моих, детских глазах (пожалуй, даже не мне, а взрослым — рядом; слышала их разговоры) какой-то заграницей, что ли… Смутно помню, что всё происходившее воспринималось как нечто вожделенное… А для меня это был город с немедленно купленными мне лакированными туфельками, которые помню до сих пор, с магазинами (частными!), где были приветливые продавцы и много красивых вещей. Город с большой парадной лестницей в гимназии кн. Дадиани, ставшей советской школой, куда меня тут же определили родители. Потом — в музыкальную школу… Город с красивыми зданиями (Бернардацци!), среди коих и — нарядная капелла, мимо которой мы с подружкой проходили, направляясь в школу, сворачивая с Леовской на Пушкинскую…

После Тирасполя наша семья прожила в Кишинёве совсем недолгое, если не сказать, — короткое время, но впечатлений хватало… Квартира (комната) наша находилась в доме бессарабского скрипача Басбойма (если не изменяет память!) с его женой Туней и двумя детьми.
Мы, дети, проводили время в саду позади дома… по адресу Леовская, 80 (теперь это ул. Щусева).
Там пережили землетрясение 1940-го года; помню, как потом некоторое время все боялись находиться в доме и долго, вынеся столы - стулья, оставались на тротуаре перед домом… Также и все соседи вокруг.

Благополучная, казалось, жизнь была внезапно прервана страшно — началась война! Наша семья, как и многие, вынуждена была покинуть Кишинёв, находящийся вблизи границы и одним из первых испытавший угрозу нашествия…
И потом надолго остался перед глазами горящий город, пустынные его улицы, спешно покидаемые жителями, рёв вражеских самолётов, проносящихся над городом на бреющем полёте (кто-то на Александровской затащил нас с папой под дерево!). Потом извозчик, также спешно, отвёз нас с мамой на вокзал…

Жизнь не стоит на месте. И не может быть иначе… Но посетив Кишинёв последний раз 3 года тому назад, убедилась к сожалению, в том, что от былой уютности города мало что осталось… Или вернее — из того… не осталось НИЧЕГО! Былое очарование этого южного уютного города предано, продано! Последнее особенно существенно и как-то обидно!
А всё равно тянет… И тёплая волна заливает душу при одном упоминании о нём. Город по-прежнему живёт в моей душе. Ещё и потому, что Кишинёв — истинная родина новых поколений в нашей семье — моей дочки (рождена в 4-й Городской больнице), внучки (появилась на свет уже в роддоме на проспекте Молодёжи!). К тому же сегодня наша память прочно прикована к тем, кому судьбой было предначертано завершить в этом городе своё земное существование.

источник: Facebook Изольда Милютина.

Музыкальная школа-десятилетка, ученический билет, 1940 г.
yченический билет 1940 г..JPG
P.S. Yefim Knafelman: Нагрянули воспоминания после проникновенного рассказа милой Изольды Милютиной. Мы ведь с ней из одного поколения. Моё детство шло параллельно: Тирасполь, Кишинёв, музыкальная школа.
Не забыть до сих пор запах того довоенного Кишинёва, его кафе и многочисленных магазинов. Даже названия кинотеатров - "Коллизей", "Одеон" "Форум". А как выглядела вечерняя Александровская! Местное население в основном было воспитано на западной культуре. Высшее образование получали в престижных учебных заведениях. Даже в школу нас одевали, как бойскаутов. Мальчики носили шорты, гольфы и береты. До сих пор сохранилась любовь к довоенному Кишинёву. Хочу отдельно подчеркнуть о музыкальной жизни города. Большой вклад принадлежал прекрасному дирижёру, профессору Борису Семёновичу Милютину и его симфоническому оркестру.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 13 ноя 2019, 15:55

Интересно было бы ещё узнать, каким именно образом семья Изольды попала в Кишинёв? В период с аннексии Бессарабии Советским Союзом в 40-м, и вплоть до немецко-румынской аннексии 41-го, въезд на территорию Бессарабии был только по специальным пропускам. Наверняка её отец был послан властями на работу в новой советской республике. Скорее всего он был аппаратчиком среднего звена. Тогда понятно, почему Изольде не понравился современный Кишинёв.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 13 ноя 2019, 16:07

steinchik писал(а):Скорее всего он был аппаратчиком среднего звена.
Тогда понятно, почему Изольде не понравился современный Кишинёв.
Какой "аппаратчик среднего звена"?? Борис Милютин - известный музыкант, дирижёр.
С 1936 по 1940 г. семья жила в Тирасполе, а в 1940-м он, как и многие другие деятели искусства (в частности), переехал в Кишинёв. Наверняка по спец. приглашению. Незачем искажать её слова или придавать им смысл, которого нет.

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 13 ноя 2019, 16:52

rimty писал(а):Незачем искажать её слова или придавать им смысл, которого нет.
Да я просто спросил! У нас же здесь живое общение. Вот Вы мне и ответили, спасибо...

Vika vikysha
Новичок
Новичок
Сообщения: 2
Зарегистрирован: 05 фев 2020, 20:05

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Vika vikysha » 06 фев 2020, 15:38

ris55 писал(а):
06 окт 2017, 21:07
от Алексея:Это – моя улица!
Здравствуйте.

Вы не могли бы помочь найти Алексея, чьи прекрасные рассказы здесь приведены, дело в том что я жила в том же дворе что и он, но позже, и мне бы хотелось кое-что уточнить о родных для меня людях.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 06 фев 2020, 15:50

Vika vikysha писал(а):
06 фев 2020, 15:38
Вы не могли бы помочь найти Алексея, чьи прекрасные рассказы здесь приведены
Отправьте Алексею личное сообщение, и он отзовётся.

Vika vikysha
Новичок
Новичок
Сообщения: 2
Зарегистрирован: 05 фев 2020, 20:05

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Vika vikysha » 06 фев 2020, 17:26

rimty писал(а):
06 фев 2020, 17:18
Vika vikysha писал(а):
06 фев 2020, 17:10
rimty писал(а):
06 фев 2020, 15:50

Отправьте Алексею личное сообщение, и он отзовётся.
К сожалению его личные данные не нашла, не подскажите куда писать.
Нажмите на ник "Алексей" - так зайдёте на Профиль пользователя. 3десь слева внизу найдите кнопку "Отправить личное сообщение".
Большое спасибо!!! Все нашла.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 24 фев 2020, 15:28

Serafima_Birman.jpg
Из книги актрисы, режиссёра и педагога Серафимы Бирман "Путь актрисы":
  • Несколько слов о детстве и юности
В выписи из первой части метрической книги кишиневской кладбищенской церкви «Всех святых» за 1890 год под рубрикой «имя родившегося» значится: «Серафима» (по святцам — Пламенная), а под рубрикой «звание, имя, отчество и фамилия родителей и какого вероисповедания» вписано: «51-го резервного пехотного батальона штабс-капитан Герман Михайлович Бирман первобрачный и жена его Елена Ивановна второбрачная, оба православного вероисповедания».

Говорят, мать рыдала над незадачливой внешностью новорожденной, но отец был от меня, его первой дочери, в полном восторге. Мне рассказывали, что в летний вечер (я родилась 29 июля по старому стилю) отец нанял небольшой военный оркестр, пригласил своих товарищей по полку и устроил в честь моего появления на свет бал под тенистыми ореховыми деревьями нашего сада. В саду горели плошки, были развешаны на ветках деревьев бумажные цветные фонарики, и на руках отца, туго запеленатая, я «танцевала» вальс… Говорят, что танцевал отец ловко и что именно поэтому на одном из балов влюбилась в него моя мать — девятнадцатилетняя вдова с двумя маленькими дочерьми.

Я почитаю своих родителей. Правда, они не отличались образованностью, элегантностью, но они были душевна благородными.

Отец.
Странно то, что сейчас отец мне яснее, чем в дни моего детства и юности. Тогда я очень мало знала его. Часто и надолго, иногда на год и больше, уезжал он от нас к своей сестре, которую когда-то, сам еще мальчик, прокормил и воспитал на медяки грошовых уроков отстающим ученикам. Они оба — отец и его сестра — были круглыми сиротами.

Много хорошего можно сказать о нравственных качествах отца и очень много печального о его жизненной судьбе. По складу характера он был в высшей степени своеобразен, а своеобразие в те далекие времена дозволялось лишь людям, достигшим известного веса в обществе, но ставилось в неизбывную вину небогатому и нечиновному человеку. Никак не мог отец понять, что ему (по рождению он был разночинец, и только офицерство дало ему звание личного дворянина) «не должно сметь свое суждение иметь». Этим и объясняется его ранняя отставка.
Была у него воля к труду, были душевные силы, но житейская неловкость губила его настойчивые стремления прожить жизнь недаром.
Мало что удавалось отцу. Например, долгие годы составлялся им молдавско-русский словарь. Помню огромное количество листов бумаги, исписанных его изящным почерком, но как часто эти листы можно было потом увидеть на банках с вареньем!

Рано вышел он в отставку, но ни разу в жизни не надел штатского платья. Был по-солдатски прост в обиходе. В еде признавал только борщ да гречневую кашу. Не терпел условностей. Читал с увлечением приключенческие романы, мечтал о дальних путешествиях. Любил садоводство. Любил удить рыбу или же, забыв об удочке, просто посидеть у реки, у моря. Природа гнала от него одиночество, которое, я уверена в этом теперь, постоянно испытывал он на людях. Да и сам был он нелюдим. Кристально честный не только в делах денежных, но и делах совести, должен был он, думается мне, очень страдать в те далекие времена…

Представляю, что отец мог тяготить окружающих: слишком требователен был он к людям. Не давал спуску себе и близким. Нас, детей, хотел приучить ничего не прощать себе. Никаких скидок на возраст! Раз в мелочной лавке, тайком от лавочницы, я взяла грошовую галету. Пришла домой и, как о геройском подвиге, заявила во всеуслышание: «Я украла галету!» Мне не было тогда еще и четырех лет. «Подвиг» мой дошел до отца. Он позвал меня. Он очень любил меня и звал «Семирамидой премудрой», но на этот раз голос его был суров. Я предстала пред ним оробевшая.

— Вот тебе грош, — сказал отец, — иди в лавку, низко поклонись лавочнице и скажи: «Простите меня, воровку, я украла У вас галету!»

Четырехлетняя «Семирамида премудрая» в точности все это выполнила. Лавочница, экспансивная полная женщина, со слезами прижала меня к своей огромной мягкой груди, от которой — я и теперь помню — пахло рыбой и керосином. «Что за издевательство над ребенком?» — негодовала она всхлипывая. Я тоже рыдала, но домой вернулась триумфатором: с целым фунтом конфет (лавочница мне подарила). Чувствовала я себя чистой, почти святой.

Мать моя — Елена Ивановна, урожденная Ботезат, — была, как тогда выражались, «из хорошей семьи». И по характеру, да и по всему, — полная противоположность отцу (они сходны были только полным отсутствием в них душевного мещанства). У нее было обеспеченное детство, обеспеченное во всех смыслах. Это не изнежило ее, но дало силы впоследствии выдерживать, притом бодро и бесстрашно, многие невзгоды жизни, а их было более чем достаточно.

Образование она получила в «пансионе благородных девиц». Она была молдаванка, почти не говорила по-русски. Все уроки приходилось ей заучивать наизусть. Остался лоскуток детского письма — ее письма к старшему брату: «На урок зоологии учитель принес человеческий скелет. Девицы испугались. Учитель объяснил, что этот скелет был когда-то умным человеком. Девицы успокоились».
Письмо кончалось: «Дорогой братец, целую вас столько раз, сколько песчинок в море. Ваша Леля».

Это детское письмо моей матери трогает меня своей наивностью: мне думается, что эту черту души своей она передала и мне, что в неюные годы усложняло мою личную жизнь, но помогало на сцене.

Долгое время и после замужества оставалась моя мать тоненькой, хрупкой, но сильной волей и жизнеупорной. Была вспыльчивой, но не злой, любила людей, природу, музыку, пение, театр. Любила военные парады на Соборной площади города, любила ходить в гости и принимать гостей.

У нас был сад на краю города; почти полгода жизнь проходила в саду. Там, под деревьями, стоял огромный стол. За стол садилось неимоверное число людей, в особенности на чьих-нибудь именинах, и если, бывало, спросят мою мать: «Кто эта дама или господин? Вон там, в конце стола?», она отвечала: «Не знаю, голубчик, но пусть себе сидят, кому они мешают?» И люди ее любили. Она веселая была и добрая.

Нас воспитывала строго: уже взрослой, если позволишь себе в ее присутствии несколько рассесться, незамедлительно следовал иронический ее вопрос: «Больна?»
— Нет.
— Тогда сядь прямо.
Сердилась, когда мы, дети, простуживались, считала это нашей злонамеренной провинностью и, сделав жгут из мягкого полотенца, отшлепывала нас, прежде чем напоить хиной или малиной.

Почти все бремя житейских забот несла на себе мать. Умела собственноручно накормить и обстирать огромную семью, хотя у нас была «прислуга», но умела и забывать о кухне и стирке, отойдя от плиты и корыта. С романом и цветком в руке садилась на скамейку, под тень дерева, и отдыхала с таким же талантом, с каким выполняла самые трудные домашние обязанности. Никогда не позволяла себе быть небрежной в костюме, требовала этого и от нас. Запрещала нам, дочерям, душиться, уверяла, что до тридцати лет мы (стихийно!) «обязаны благоухать фиалками».

Отец умер в 1908 году, в первую осень моей московской жизни.

О смерти отца я узнала так: вернулась к себе в комнату из драматической школы. Развернутая телеграмма лежала на полочке перед зеркалом, смутно в нем отражаясь. Несколько раз я перечла телеграмму — никак не доходил до меня ее смысл. Тогда было мне уже восемнадцать лет, но не могла я еще понять, что такое — «папа умер». По тогдашнему моему глубочайшему убеждению, умирать могли только посторонние.

На похороны отца поехала я со старшей сестрой (от первого брака моей матери). Она, — врач.
И вот мы дома. Отец в гробу… В военном мундире, красивый, торжественный. Солдат читал псалтырь.
Сестра расстегнула мундир, рубашку и приложилась ухом к сердцу отца. Оказывается, он боялся летаргии и несколько раз просил «в случае чего» в точности удостовериться в безусловности его последнего сна.

Не забыть дня похорон. Почему-то особенно помню вышитые полотенца, разостланные по ступенькам террасы нашего дома и по земле сада (молдавский обычай).

Мать идет под ореховыми деревьями — теми самыми, под которыми со мной новорожденной танцевал когда-то отец. Отчужденная от всего и всех идет она… Шепчет имя отца и тихо с ним — воображаемым — говорит, тихо и так нежно, будто обещает впредь ничем его не попрекать, но всегда и во всем с ним соглашаться. Мы в семье очень любили друг друга, но все же мира не было. Очень уж разные были родители, и потом — две дочери от первого брака матери, а всегда сложны отношения, когда дети разных отцов. Нужен какой-то особый талант для возможности слияния, для ласкового понимания, которое иногда важнее любви. При понимании — ничто не темно, нет незаслуженных обид.

Дом наш был неказистый, но очень красив был вид из окон: склон горы, на нем сады и домишки пригорода. И сейчас стоит перед глазами этот склон, весной весь белый от вишен в цвету. И помню огоньки свечей в пасхальные тихие весенние ночи…

В нашем доме не было красивых вещей (разве только большой серый ковер с каймой из роз и белых лилий, а посреди ковра девочка в большой шляпе кормила кроликов: она казалась мне прелестной). Но мое детство и юность протекали в большом саду в городе или же в бессарабских деревнях. Когда цвели плодовые деревья, казалось, что хаты — на небе, в веселых облаках. Подолгу жила я на хуторе, на отшибе от деревни, ходила босиком, любила бархат травы, до сих пор помню теплую ласковую пыль дорог и острое покалывание жнивья. Помню летние ливни, темные ночи, зеленые всходы полей, жатву, деревенские песни по вечерам… Да и город наш был, как сад. Его улицы, как аллеи. Из открытых окон вечерами раздавалось пение. Казалось, весь город поет.

Родители мои не занимали видного общественного положения, и рано столкнулись мои детские мечты о жизни с реальной действительностью. И много недетской горечи скапливалось в детской душе. Радостно жилось мне только на природе и в учении.

Училась я всегда очень хорошо. В возрасте четырех лет уже бегло читала и хорошо писала.

В детский сад ходила вместе с шестилетним братом Николаем. Могла бы стоять пред куклами в витринах магазинов не только часы, но дни, годы, жизнь, если б не Коля. Он оттаскивал меня от пленительных окон, чтобы самому наглядеться вдоволь на то, что трогало его мальчишеское воображение: ружья и пирожные…

Десяти лет выдержала вступительный экзамен в третий класс «голубой гимназии» (мы носили голубые форменные платья).
Начальница нашей гимназии была княгиня.

Учились мы в мертвой традиции.
Это не анекдот — то, о чем я сейчас скажу: молодой учитель естественной истории, который приехал в Кишинев из Москвы, на одном из уроков о насекомых шутя причислил ангелов к «перистокрылым». Классная дама сидела на этом уроке, и учителя с треском выгнали из гимназии. Правда, он сказал еще то, что бог создал землю не в шесть дней, как учили нас на уроках «закона божьего», а что богу на сотворение мира недели не хватило и понадобилось ему для этого серьезного дела время подлиннее. И еще сказал он, что «день» — не день, а период в неисчислимые тысячелетия.

Пятерка по «закону божьему» была для нас обязательна. Даже пять с минусом по этому предмету становилось непреодолимым препятствием к дальнейшему образованию, да и вообще барьером, мешающим жизненной успеваемости. Наизусть заучивались нами бесчисленные возгласы церковных служб. А ектеньи! (их несколько длинных, в особенности бесконечна ектенья «сугубая»). Если гимназистка отвечала хорошо, то священник, записывая балл в классный журнал, приговаривал: «Стараетесь»; если он был не удовлетворен знанием, то произносил: «Старайтесь!»
«Стараетесь» = 5.
«Старайтесь» = 4.

Дикция у священника была неясная, мучительно было догадаться: улыбается ли тебе «е» или грозит «и» с крючочком над ним. Сейчас это не только смешно, но кажется невероятным, тогда же под черной пелеринкой бухало сердце от страха схватить четверку.
История преподавалась так, как полагалось преподавать ее в царствование Романовых. Французская революция была представлена как необычайно грубое обращение «черни» с Марией-Антуанеттой. Мы, гимназистки, были не согласны с таким нелюбезным обращением с королевой. Ведь она была такая хорошенькая, и притом ведь она изобрела кринолины! Как же так можно?

С золотой медалью в руках вышла я в последний раз из массивных дверей гимназии.
Что же дальше?

Кишинев тех лет — город музыкальный, театральный, но я бы не сказала, что «умный», что очень активный в общественной жизни. Кишиневцы любили поесть, попить, поиграть в карты, пофлиртовать, добросовестно служили. Подростки учились «чему-нибудь и как-нибудь» в низших и средних учебных заведениях, молодежь постарше разъезжалась по университетским городам государства Российского. На студенческие каникулы слетались они домой, принося с собой дыхание больших городов, трепет общественных мыслей, отсветы гроз политической борьбы. Конечно, все это доходило до нас — младших — интуитивно или же выяснялось из тревожных родительских жалоб на сыновей и дочерей, резко порвавших путы семейной патриархальности.

1905 год докатился до Бессарабии и выразился в еврейских погромах.

Помню женщину на улице — в ее руке был уполовник с жидкой манной кашей. Этой кашей женщина на воротах начертила огромный белый крест.
Сердце, даже детское, даже подростка, и непонятное вмещает в себя быстрее, чем голова…

Мы, гимназистки, видели студентов на вечерах, на благотворительных базарах, чувствовали что они чем-то отличны от кишиневских обывателей.
Но студенты стояли далеко от нас. Даже в родных семьях они вели себя, как знатные гости.
Некоторые из них отпускали длинные волосы, носили кумачовые косоворотки. Как боялись красных сыновних рубах провинциальные родители! Трепетали от слова «неблагонадежный» или, того хуже, — «под надзором полиции».

Как мне хотелось в «большой город»! В другую, неведомую, но волшебную жизнь!..
Я не понимала в юности, что такое искусство, но все обыденное казалось мне скучным. Я все ждала: где-то, когда-то увижу настоящее. Может быть, это и было верой моей в жизнь и надеждой моей на будущее.
Когда я болела в детстве (болели мы, дети, редко), я любила искать лица в рисунках ковра, что висел над диваном (кроватей в Бессарабии почти не бывает), — лица то смешные, то красивые, то страшные.

Первый раз в жизни в театр я пошла лет одиннадцати. Шла пьеса «Измаил». Когда увидела человека в пудреном парике и он произнес «Зофи» (вместо «Соня» или даже «Софи»), меня прохватила дрожь, такая, что стучали зубы.
И сейчас нет-нет, да и проносится по мне эта леденящая и обжигающая дрожь театра. Если замрет эта внутренняя дрожь — значит, душа пуста.

В тот первый раз, что я побывала в театре, я и полюбила театр. Навсегда.
Приезжал к нам в Кишинев такой актер — Лирский-Муратов. И была такая пьеса — «Отметка в поведении». Лирский-Муратов играл в ней гимназиста, получившего плохую отметку по поведению и кончающего жизнь самоубийством.
Мы всем классом сострадали герою пьесы, воплощаемому любимым актером. Иногда падали в обморок, и это не было симуляцией или разнузданностью — с героем спектакля бились наши сердца. Он на сцене умирал, мы в зрительном зале теряли сознание. Классные дамы негодовали, находили непристойными «буйные» наши страсти. В действительности причина этих «массовых обмороков» была абсолютно платонической.

Нравы в гимназии были строгие. Замеченных в посещении оперетты исключали.

И я попала в этот большой и дивный город моих мечтаний: я попала в Москву! Как это случилось?
Так.
У моей матери от первого брака были две дочери. Одна из них училась в Петербурге, на медицинских курсах. Выпустили ее из тесного кольца семьи после споров, скандалов, истерик. Почти невозможно сейчас представить себе, сколько в те годы перед девушкой, стремящейся к высшему образованию, стояло препятствий. Во всей силе было мнение княгини Тугоуховской, что
… в Петербурге институт
Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут:
Там упражняются в расколах и в безверьи
Профессоры!!…

Сестра преодолела препятствия, уехала в Петербург, поступила на курсы и вся растворилась в науке.

Анатомический театр увлекал ее гораздо больше, чем просто театр. Но тем не менее тому, что сцена не как мечта, а как реальность возникла в моей жизни, я обязана сестре и чудесному событию: в Петербург на гастроли приехал Московский Художественный театр. Кажется, это случилось в 1906 году, перед весной. Из бессарабского землячества администрация театра пригласила нескольких курсисток для изображения «толпы» в «Докторе Штокмане». Живая, яркая, общительная сестра оказалась в числе избранных.

Выступление в «Докторе Штокмане» для нее было лишь развлечением, но для моей жизни оно имело решающее значение: когда летом сестра приехала в Кишинев, я увидела у нее фотографическую карточку неизвестного мне господина, седого, но с черными, как уголь, бровями и такими же черными усами. «Господин» глянул на меня с карточки прищуренными и все же лучистыми глазами. На обороте карточки уверенным красивым почерком сделана была надпись: «Такой-то (имярек) в благодарность за любезное участие в “Докторе Штокмане”. К. Алексеев-Станиславский».
— Кто это?
— Артист. Главный артист одного московского театра. Я играла с ним вместе на сцене. Да. Играла. И он был мною очень доволен.
Сестра внимательно посмотрела на меня.

— Серафима! Поступай в этот театр… Гимназию ты кончила. Тебе шестнадцать лет. Поступай! Может быть, из тебя что-нибудь и выйдет. А театр этот хороший. Художественный! Все хвалят…

Какой же почвой была я? «Жадной» почвой. Семья моя совсем не отличалась образованностью и какой-либо высшей культурой, но искусством во всех его проявлениях мы увлекались, в особенности любили драматический театр. Совершенно без ума от сцены были мать и я. Мы обе обмирали от восторга на таком, например, спектакле, как «Убийство Коверлей».

Театр «снился» мне по-разному. Когда же сон был «в руку»? Когда он исполнялся? Быть может, когда в «девчонкинской» компании в ветвях цветущего вишневого дерева мы играли «в рай»? Или когда вместе с братьями жили жизнью краснокожих? Когда ели хлеб, заботливо нами обвалянный в песке, как котлеты в сухарях? Именно песок-то на хлебе и был нам вкусен, а хруст его на зубах свидетельствовал, что это не хлеб, а дичь — трофей нашей охоты в джунглях.
А может быть, витрина игрушечного магазина была в моем детстве самым пленительным театром? Актрисы его — волшебные куклы в розовых или голубых платьях. Красавицы куклы по цене были мне, то есть моим родным, недоступны, но у меня и у моих сверстниц хватило воображения, чтоб к платьицу маленькой невзрачной куклы, имеющейся в наличии, прицепить длиннейший шлейф и часами носить его за игрушечной повелительницей по дорожкам сада с торжественными песнями на слова и мелодию собственного сочинения.
<...>
В Москву я тогда еще не поехала, а целый год прожила у сестры. Она служила врачом в деревенской больнице, построенной помещиком этой деревни, личностью по тому времени выдающейся.

Сестра моя была необычайно энергичным человеком. Она резко осуждала меня за излишнюю мечтательность, считала это манерностью. Она водила меня с собой в деревенские избы, чтобы подвести к лицу жизни без прикрас.
Я видела, как женщина, в трех шалях на голове, стояла по колени в проруби — стирала белье. Видела, как моя сестра, узнав в ней свою пациентку, недавно родившую ребенка, полезла за ней чуть ли не в самую прорубь и вытащила оттуда женщину, причем и доктор и пациентка ругались, целовались и плакали обе. Я испугалась насмерть, когда увидела некоторые дикие послесвадебные деревенские обряды.

Влек меня к себе в те годы другой мир… Из скромного домика врача, перейдя пыльную дорогу, я попадала сначала в парк, существовавший еще со времен турецкого владычества в Бессарабии, а потом в огромный белый помещичий дом. В доме этом была замечательная библиотека, зимний сад. Не было ничего кричащего, некрасивого, ничего лишнего. Хозяин, депутат первой Государственной думы, бывал здесь редко, приезжал иногда летом на месяц. Семьи у него не было. Были какие-то родственники, но они жили «по заграницам». Было у него множество стипендиатов. Многих людей поставил он на ноги, дал среднее и высшее образование десяткам, а может быть, и сотням.

Константину Федоровичу Казимиру и я обязана по гроб жизни. Он поддержал мою веру в себя и заплатил за первый год моего обучения в театральной школе. У него в имении начались мои «дебюты». Летом там устраивались любительские спектакли, живые картины. Круглая открытая беседка в саду была сценой, а сад зрительным залом. На этой сцене я «играла» впервые, если не считать импровизационных выступлений дома и в гимназии на «больших переменах». В круглой беседке состоялись мои первые «дебюты», в них я обрела (наивно!) веру в себя как в будущую актрису.
Аудитория относилась ко мне благосклонно, несмотря на то, что зрители — гости помещика — были людьми с самыми изысканными и требовательными вкусами.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
Wowo
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 3925
Зарегистрирован: 01 окт 2009, 14:31
Откуда: Молдова Кишинёв

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Wowo » 07 мар 2020, 14:53

Марина Степнова
Тудой
https://prochtenie.org/passage/27983

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 07 мар 2020, 16:04

Марина Степнова
Тудой
https://prochtenie.org/passage/27983
Интересный сборник.

"Она говорила — тудой, сюдой. Поставь платочек на голову, простудишься.
Тут все так говорили
."
Если кто и говорил, то лишь малограмотные люди. И автор это отлично понимает, но обобщает.

Но чтобы пожилая еврейка выпила рано утром стаканчик вина на базаре... ) Это только если она - пьяница.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 11 мар 2020, 19:00

Из письма, отправленного 1 апреля 1917 года:
Хорошо я провожу Пасху. У нас чудный человек ротный командир. Третьего дня он закатил у себя на квартире грандиозный бал.
Пригласил оркестр, много барышень. Плясали до 5 часов утра. Сам он не танцует, но любит сделать для других приятное.
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 21 мар 2020, 19:30

Кишинёв в повести Ион Друцэ "Запах спелой айвы":

Стоял чудный весенний день. Небо было празднично-голубое, солнце по-летнему теплое, на древних акациях, распоровших своими костями толстый слой асфальта, галдели воробьи, и со стороны Костюженского шоссе несло гарью. Видать, где-то в садиках жгли прошлогоднюю листву. Каждый год с этого дыма начиналась весна в молдавской столице...

Садовую он прошел почти всю, но ни покоя, ни тишины там уже не было, и он спустился в Пушкинский парк. Ему не давала покоя мысль о том раннем дожде, ему нужно было продумать какие-то обстоятельства своей жизни, связанные с этим дождем. В парке его ждало излюбленное место — каменные скамейки, расположенные амфитеатром вокруг памятника Штефану Великому. С год назад этот памятник перенесли в глубь парка, заменили постамент, вновь выгравировали на нем слова Карамзина: «Мужественный на поле брани, скромный в счастье, он был удивлением государей и народов, с малыми средствами творя великое». Подошел, положил свои вещи, сел и просидел долго, не шелохнувшись, дожидаясь, когда пробьют часы на площади. Забыл с вечера завести свои старые часы, а спросить время у прохожих не было сил. Вот, казалось бы, пустячное дело — остановить прохожего и спросить, который час, а на это нужна определенная внутренняя энергия, и этой-то энергии у него как раз и не было.

На площади, под аркой, ударили в колокол раз, потом, спустя какое-то время, еще раз, но это могли быть только четверти часа. До полудня было еще далеко. Хотя, подумал он, кто знает, за всеми этими происшествиями время бежит быстро. Но тут из-под арки посыпались удары и, к его счастью, пробило одиннадцать раз. Он улыбнулся, облегченно вздохнул, и оттого, что время было еще раннее, ему стало как-то лучше. <...>

...Чуть в стороне от каменных лестниц, каскадами спускавшихся к озеру, чернела небольшая эстрадная сцена, построенная для летних представлений. Уже когда забивали в нее последние гвозди, выяснилось, что она слишком мала для нужд города, и тут же построили другую, на десять тысяч мест, несколько подальше, а эта была отдана бабушкам, воспитывавшим внуков, и одиноким молодым людям с неустроенной личной судьбой.

...В половине третьего он сошел в центре, около молдавского театра, и, поскольку до прихода поезда время еще было, решил зайти куда-нибудь перекусить. Есть не хотелось, но он знал, что после еды ему станет несколько покойнее. На дверях ресторана «Молдова» висела табличка: «Закрыто. Спецобслуживание». У входа в кафе «Днестр» стояла очередь, человек двадцать, не так уж много, можно было выстоять ее, но рядом со входом висело меню, в котором больше половины блюд было уже вычеркнуто. В кафе «Молочная» был санитарный день, так что оставалось только кафе на углу Ленина и Болгарской под названием «Золотой початок». Очередь там тоже была изрядна, и в меню возле некоторых названий красовались таинственные пометки карандашом, но вкусно пахло теплой мамалыгой...

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 22 мар 2020, 01:17

rimty писал(а):
21 мар 2020, 19:30
С год назад этот памятник перенесли в глубь парка, заменили постамент, вновь выгравировали на нем слова Карамзина: «Мужественный на поле брани, скромный в счастье, он был удивлением государей и народов, с малыми средствами творя великое».
Получается, что действие происходит в 73-м году.
rimty писал(а):
21 мар 2020, 19:30
...В половине третьего он сошел в центре, около молдавского театра, и, поскольку до прихода поезда время еще было, решил зайти куда-нибудь перекусить. Есть не хотелось, но он знал, что после еды ему станет несколько покойнее. На дверях ресторана «Молдова» висела табличка: «Закрыто. Спецобслуживание». У входа в кафе «Днестр» стояла очередь, человек двадцать, не так уж много, можно было выстоять ее, но рядом со входом висело меню, в котором больше половины блюд было уже вычеркнуто. В кафе «Молочная» был санитарный день, так что оставалось только кафе на углу Ленина и Болгарской под названием «Золотой початок». Очередь там тоже была изрядна, и в меню возле некоторых названий красовались таинственные пометки карандашом, но вкусно пахло теплой мамалыгой...
Прекрасная "реклама" советскому общепиту! И это только 73-й год. Дальше было ещё хуже...
rimty писал(а):
21 мар 2020, 19:30
со стороны Костюженского шоссе несло гарью. Видать, где-то в садиках жгли прошлогоднюю листву. Каждый год с этого дыма начиналась весна в молдавской столице...
Нижняя часть Костюженского Шоссе (нынешняя Асаки) уже два года, как была переименована в Дзержинского. А с оставшейся до 79-го года верхней части (нынешние Гренобля и Фруктовая/Костюженская) запах врядли долетал до Садовой... ;)

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 22 мар 2020, 01:52

steinchik писал(а):
22 мар 2020, 01:17
Получается, что действие происходит в 73-м году.
Повесть была напечатана в журнале "Юность" в 1973 году.

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 22 мар 2020, 01:56

rimty писал(а):
22 мар 2020, 01:52
steinchik писал(а):
22 мар 2020, 01:17
Получается, что действие происходит в 73-м году.
Повесть была напечатана в журнале "Юность" в 1973 году.
А я вычислил по дате переноса памятника ;)

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 22 мар 2020, 02:03

steinchik писал(а):
22 мар 2020, 01:56
А я вычислил по дате переноса памятника ;)
Я и не сомневалась в этом. :)

Аватара пользователя
ris55
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 8282
Зарегистрирован: 30 апр 2009, 20:23
Откуда: Кишинев

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение ris55 » 22 мар 2020, 11:00

steinchik писал(а):
22 мар 2020, 01:56
rimty писал(а):
22 мар 2020, 01:52
steinchik писал(а):
22 мар 2020, 01:17
Получается, что действие происходит в 73-м году.
Повесть была напечатана в журнале "Юность" в 1973 году.
А я вычислил по дате переноса памятника ;)
Памятник перенесли в июле 71 года

Аватара пользователя
venberg_r
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 2414
Зарегистрирован: 06 фев 2020, 23:05

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение venberg_r » 13 апр 2020, 19:01

В далеком детстве у кишиневских пацанов была в речевом обороте ироничная дразнилка - Силач Бамбула..
Оказывается, это реальный персонаж, и он был в труппе Заикина

10 июня (28 мая) 1914 года
Маленькие Одесские Новости
ДЕБОШ БОРЦА БАМБУЛЫ.
На вокзале третьего дня ночью при отправке кишиневского поезда произошло недоразумение с борцом-негром Бабулой, служившим во время чемпионата борьбы в цирке Заикина.
Бамбула, собиравшийся выехать в Тирасполь, был сильно на веселе. Войдя в вагон, негр затеял драку с одним из пассажиров На дебош обратила внимание жел.-дор. полиция, которая сняла негра с поезда. Вчера утром негр-борец, вытрезвившись, был отправлен другим поездом в Тирасполь.
http://starosti.ru/article.php?id=42091
Нетолерантно писали раньше.
вместо негр - читать афробессарабец

Ответить

Вернуться в «История Кишинёва»