Воспоминания о старом Кишинёве

Интересные и малоизвестные факты из истории Кишинёва. Воспоминания и фотографии.

Модератор: rimty

Valeriy
Местный
Местный
Сообщения: 338
Зарегистрирован: 10 июл 2010, 23:15

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Valeriy » 11 окт 2017, 14:13

1854 год: Алабин П.В. Четыре войны. Походные записки в 1849, 1853, 1854-56, 1877-78 годах. Часть III: Защита Севастополя. (1854-1856). – Москва, 1892. – С. 5.

(Петр Владимирович Алабин (1824-1896) – военный писатель и журналист, из дворян Рязанской губернии.)
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 06 янв 2018, 16:26

  • Межвоенное время: Кишинёв глазами русских эмигрантов

  • в произведениях и статьях 20-х и 30-х гг. прошлого века

Чтобы понять в полном объеме страну, в которой мы живем, то, как развивался наш край, иногда небесполезно знакомиться со свидетельствами авторов прошлого.

Газета "Русское слово" в одной из своих публикаций рассказывает об исследовании научного сотрудника Академии наук Молдовы Ольги Гарусовой, посвященном письменным свидетельствам о Бессарабии межвоенного периода, оставленным представителями русской эмиграции.

Многое из того, что характеризовало политику той эпохи, отображено в воспоминаниях, произведениях, письмах очевидцев.
А эпоха была крайне непростая и для многих трагичная. Неприятие революции и ее последствий подвигло многих жителей России покинуть отчие дома и двинуться, по большому счету, куда глаза глядят. А глаза глядели часто туда, где совсем недавно "была Россия". Одним из таких мест стала Бессарабия.

В Бессарабии бывших петербуржцев, москвичей, одесситов, киевлян после пережитых ужасов революции и гражданской войны поражало, прежде всего, обычное течение жизни, считает Ольга Гарусова. Неспешные извозчики, необычайная тишина на ночных улицах, ярко освещенные окна кафе и ресторанов, нарядные девушки за столиками в саду…

"В городе зажигались огни. Вспыхнули по ту сторону решетки сада зеркальные окна кафе. Сад опустел. В городских оранжереях садовники поспешно уносили цветы. Вся в огнях уходила широкая улица с рядом ровных стройных тополей и каменным постаментом теперь снесенного памятника Александру Благословленному. Из увеселительных садов гремела музыка, и в светлой пыли плыла толпа людей", — таким увидели Кишинев беженцы в романе Екатерины Черкес "Жемчуг слез", изданном в 1925 году в Берлине.

Иное впечатление о Кишиневе у нашего земляка, писателя Леонида Добронравова. Большая часть его жизни и литературная деятельность связаны с Петербургом.
"Старая провинция умерла. Умер и старый быт. Кишинев — один из немногих уголков, где он жив еще, и не только жив, но победительно процветает. Сколько наивной, старомодной прелести было на субботниках чиновничьего клуба! А эти провинциальные дамы, непременно в шляпках ужинавшие за столиками. Они твердо убеждены были, что этого требует лучший тон. А когда пускались в мазурку! Боже ты мой! А эти дежурные визиты в кафе! А чинные, степенные прогулки в казенный сад! А сколько типов с богатством тонов и оттенков. В Троицу был я в кладбищенской церкви. Да, только в Кишиневе могут существовать еще такие люди, похожие на старые расписные чашки, каких теперь больше нигде не выделывают", — пишет Добронравов в 1923 году.

Живший в Софии писатель Александр Федоров в 1924 год опубликовал серию очерков "Кишиневские негативы".
"Кишинев — очень своеобразный город. Собственно, это даже не один, а два города. Город старый, старые особняки с сохранившимся в них старым укладом жизни, такой патриархально спокойный, как будто не существует на свете ни войн, ни революций. Кишинев и вообще Бессарабия положительно достойны быть сохраненными в банке со спиртом, консервированы как редкостное кушанье, засушены как вымирающие цветы в гербарии. Я полагаю, что нигде на земном шаре не сохранились до такой степени бытовые особенности и своеобразные нравы, как в этой области".

Журналист Петр Пильский, побывав в Бессарабии в межвоенный период, писал об иной плоскости нашего края:
"Никто из властей не сомневается, что Россия не может примириться с бессарабской потерей. Всё время Бессарабия чувствует себя как на вулкане. Это особливо испытывают беженцы. Причем для части их этот Chișinău (Кишинев) — только этап, проходной пункт, ворота в Европу. Через эту дверь вливается и идет в Австрию, в Германию, на Балканы южное, т.е. новороссийское беженство".

Бессарабский корреспондент Л.Сотов в эмигрантском журнале "Отечественные записки" в 1921 году отметил: "Время идет, и вместе с ним уходит из Бессарабии Россия".
А вот редактор журнала Марк Вишняк в статье 1927 года подчеркнул, что, несмотря на румынизацию, Россия в Бессарабии осталась.
Вот такие полярные мнения — смотря, кто на что обращал внимание.

С конца 20-х годов, с отменой цензурных ограничений, негативно-юмористические фельетоны уступают место на страницах местной русскоязычной прессы очеркам или публицистическим статьям. Образ Бессарабии приобретает сложность и многозначность, осмысляется как социальный и культурный феномен со своими исторически сложившимися общественными и культурными традициями.

Русские, покидавшие Россию, вздыхали по Бессарабии, которая, как говорят исследователи, став частью другого государства, очень медленно меняла свой облик, свои устои и традиции. Любили вспоминать о наших краях и те, кто остался в России, уже советской. Вот и получается, что тяга к южным красотам Молдовы объединяла людей самых разных политических взглядов и судеб. В принципе, то же самое происходит и сегодня. Правда, география этнических молдаван, потомственных бессарабцев, уроженцев Молдовы расширилась в десятки раз. Сегодня каждый из них — гражданин мира.

Николай Костыркин, Sputnik Молдова
https://ru.sputnik.md

vesta
Новичок
Новичок
Сообщения: 8
Зарегистрирован: 20 янв 2011, 01:16

Re: воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение vesta » 25 фев 2018, 03:35

rimty писал(а):В зарисовке "10 лет из советской жизни во дворе"
рассказывается и об Алике Гольдмане (химике и кавээнщике).
У меня есть его книга, вышедшая уже после его смерти. Постараюсь просканировать
некоторые главы, т.к. не сомневаюсь, что многим будет интересно
прочесть: во-первых, там много кишиневских впечатлений, а во-вторых - очень талантливо написано.
Ув.Rimty, не подскажите где можно найти книгу Алика. Дело в том, что моя мама дружила с ним в 60-70-х годах. Заранее спасибо.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 08 мар 2018, 21:50

  • МИХАИЛ ХАЗИН, писатель, журналист, детский поэт и переводчик.
  • НОВЫЙ ИСТОЧНИК — КИШЛА НОУЭ — КИШИНЭУ
  • Там Кишинев. За тем холмом
    Таится молча, как загадка.

Историческое название Кишинева, по мнению лингвистов, восходит к архаичному слову «кишла», означающему источник, родник, поселение. Есть и такой вариант перевода: «кишла» — это овчарня. За неполных шесть веков своего существования Кишинев (Новый источник), по началу служивший водопоем для овечьих отар, пожил и под оттоманской властью, потом стал опорным пунктом молдавского княжества, потом центром Бессарабии, российским губернским городом, затем румынской провинцией, затем столицей Советской Молдавии и, наконец, стольным городом независимой Молдовы. В этом городе с очень переменчивой судьбой я прожил больше пятидесяти лет. Помню послевоенный Кишинев, еще лежавший в руинах. Помню надписи растекающейся краской на стенах немногих уцелевших домов, торопливо сделанные крупными буквами: «ПРОВЕРЕНО. МИН НЕТ», а под ними подписи — звание и фамилия проверявшего сапера. И вместе с тем город пестрел новостройками. Обогащался центрами просвещения, искусства, науки: выросли корпуса республиканской Академии наук, здание Театра оперы и балета, телевизионная вышка вонзилась в небо над городом. В Кишиневе открылся молодой университет, студентом которого, между прочим, стал и я. В нем получили возможность обрести высшее образование сельские юноши и девушки, дети молдавских крестьян той поры, когда еще и колхозов в Молдове не было. Зато выселения «вредных элементов», кулаков в Сибирь уже имели место. Было среди студентов и немало таких орлов, кто пробовал пробиться в Московский университет и другие престижные вузы, но там не прошли по конкурсу и как бы вынужденно осели в Кишиневе. Среди этих ребят попадались такие, что высокомерно относились к своей молодой alma mater. Помню, на стене студенческого туалета даже появилась уничижительная надпись: «Кто не знает ни гу-гу, попадает в КГУ». На самом деле все обстояло не так уныло. Казалось бы, молодой провинциальный вуз. Но уже среди первых его выпускников были люди, ставшие известными в стране — ученые, поэты, писатели, киношники: Виктор Кочетков, Юрий Черниченко, Виктор Казаков, Павел Сиркес и немало других. Они учились на русском отделении филологического факультета. А из выпускников молдавского отделения нашего факультета, как правило, приехавших в город из сел, выросла и сформировалась значительная часть творческой интеллигенции Молдовы, ее общественных и государственных деятелей. Возрожденный к жизни Кишинев щедро одаривал нас знаниями, любовью, романтическими порывами. Плодотворно действовало литературное объединение при газете «Молодежь Молдавии», которое возглавлял умелый воспитатель литературной молодежи поэт Кирилл Ковальджи. В обсуждениях, диспутах, спорах юношей и девушек, входивших в эту группу, прошли первоначальную закалку такие одаренные авторы, как Светлана Якир, Валерий Гажиу, Рудольф Ольшевский, Ефрем Баух, Валерий Майоров и другие. Заглядывал к нам на огонек и Эмиль Лотяну. На каждом этапе своего развития Кишинев всегда был городом пестрым, многонациональным, разноплеменным. Как и весь этот край, названный летописцем «землей на пути всех бед». Говоря словами Пушкина, «какая смесь одежд и лиц!»
Я еще помню цыганский табор, располагавшийся где-то на городской окраине. Художник Илья Богдеско, работавший над иллюстрациями к пушкинским «Цыганам», в таборе нашел девушку, чей облик помог ему создать пленительный образ Земфиры. Часть кишиневской молодежи пыталась вырваться из родного гнезда в Москву, Питер, полагая, что Кишинев — более удобный и уютный город для доживания на склоне лет своего земного срока, чем для старта в большую жизнь. Но и беспокойные души, рвавшиеся в гущу кипучей жизни, сохраняли привязанность и любовь к Кишиневу с его размеренной, вишневовиноградной, баклажанно-перечной атмосферой. Помню это по собственному опыту. Всегда был рад из дальних поездок, командировок вернуться в родную гавань, как ни уступал Кишинев по размаху мегаполисам, мощно манившим романтичные юные души. Если бы столицы стран, существующих на земном шаре, вздумали устроить Конкурс Красоты, наподобие проводимого международного состязания красавиц разных континентов, то, откровенно говоря, Кишинев вряд ли мог бы рассчитывать на призовое место. Архитектурой и памятниками он не очень богат, хотя есть в нем сооружения Опекушина, Бернардацци, Щусева, Плэмэдялэ. Все же, все же Кишинев запомнился мне таким привлекательным, прелестным, особенно в какие-то его сезоны или моменты, что не сберечь в душе любовь к нему невозможно. Сама природа — фантастически щедрый дизайнер этого уютного южного города. Кишинев излучает море обаяния летом, когда его проспекты и переулки тонут в зелени бульваров, парков, садов. Осенью, когда сам воздух его насыщен ароматом виноградных выжимок, а на голову тебе то и дело, как благословение с неба, слетает с клена, каштана, акации золотой невесомый лист. И зимним вечером, укрытый белоснежным покрывалом, присыпанным метельным созвездием снежинок. И весенним утром, когда птичьи трели славят нарождающийся день, когда за твоим окном цветут вишни, черешни, абрикосы, персики и пробужденные жизненные соки в таинственном безмолвии весны вершат свой титанический труд.

А если от местных прелестей перейти к размышлению о том, как выглядит Кишинев на арене истории, какова его известность в мире, я бы из многих возможных вариантов выбрал и подчеркнул три пункта, которые кратко обозначу. Пункт первый. Кишинев — пушкинский город. Три года своей недолгой жизни Александр Сергеевич провел в кишиневской ссылке (1820-1823), в Бессарабии, отвоеванной у Турции совсем незадолго до прибытия туда Пушкина. Для поэта, за всю жизнь так и не получившего соизволения верховной власти на поездку за границу, этот новый край державы, с его армейским гарнизоном, офицерами и генералами, покорившими Париж, с обществом южных декабристов, с войском генерала Ипсиланти, готовившегося ринуться со своими гетеристами в битву за освобождение Греции от турецкого владычества, — этот край был своего рода выходом за пределы империи, дал уйму новых впечатлений. В творческом отношении годы ссылки поэта в Кишинев, под начало генерала Инзова, были очень плодотворны. Заодно с последовавшей потом мировой славой Пушкина получил известность в мире и Кишинев.

Пункт второй. Кишиневский погром в самом начале XX века, в пасхальные дни 1903 года, прогремел на весь мир. На этот раз Кишинев печально прославился как город кровавой резни, разразившейся при внешнем невмешательстве властей. В результате этих событий в Кишиневе само русское слово «погром» получило всемирную известность, вошло в словарный состав многих иностранных языков. По мнению многочисленных современников и последующих историков, погром был спровоцирован, в частности, антисемитским подстрекательством издателя ежедневной газеты «Бессарабец», праворадикального черносотенца Павла Крушевана, депутата 2-й Государственной думы. Охранное отделение, конечно, тоже приложило руку к разжиганию беспорядков. Погром был выгоден власти, напуганной нарастающей волной революционного движения. Он призван был затормозить этот грозный вал, нагнать страху на бунтующую молодежь. Масса людей, понятия не имевших о существовании на глобусе города по имени Кишинев, вдруг узнала о погроме из прессы, из выступлений писателей гуманистов, видных ученых, государственных деятелей. В частности, из полной возмущения речи тогдашнего президента США Теодора Рузвельта, в которой он заявил: «Мне нет нужды подробно останавливаться на очевидном факте — с каким гневом американский народ воспринял весть о поразительных насилиях, учиненных в Кишиневе. Никогда еще не приходилось мне встретить в нашей стране такой мгновенный и единодушный отклик, такое проявление сочувствия к жертвам и ужаса от совершившихся злодеяний». Не будет преувеличением сказать, что на погром в Кишиневе откликнулась вся мировая общественность. Но этого мало. Крушеван тоже не сидел сложа руки. Словно прозревая будущее зомбирование публики, он, в духе яростной контрпропаганды, стал доказывать, что кровавый погром организовали сами безродные враги царя и отечества. С какой целью? Чтобы навлечь позор на царя батюшку и страну, ненавистную им за мнимые гонения и обиды. И еще для того, чтобы под вопли о понесенных жертвах получить щедрое возмещение золотом от Америки, долларами от ее благотворительных фондов. Но и этого мало. Вскоре после погрома, как бы в доказательство того, что злокозненное племя заслуживает любой, самой лютой расправы, Крушеван основал в Петербурге недолго продержавшуюся газету «Знамя», в которой он, Крушеван, первым — и впервые в мире — под названием «Программа завоевания мира евреями» осуществил публикацию «Протоколов сионских мудрецов» (28 августа — 7 сентября 1903). Крушеван снабдил «Протоколы» своим вступительным словом и, по мнению ряда исследователей, принял участие в изготовлении путевки на казнь целого народа. «Протоколы» эти — фальшивка XX века, библия антисемитизма — принесли в мир много лжи и зла. Они изданы и постоянно переиздаются в переводе на десятки языков. Их немыслимый тираж составляет миллионы экземпляров. К сожалению, история первоначального выхода «Протоколов» на орбиту читательского внимания через Крушевана и погром косвенно связана с Кишиневом.

И в третий раз «новый источник, кишла ноуэ» напомнил миру о себе, когда после удаления Никиты Хрущева с исторической арены скромный город Кишинев взамен дал из своей глубинки двух новых генсеков, двух новых глав Советского государства — Леонида Брежнева и Константина Черненко. Длинным шлейфом потянулся за ними из Молдовы в Москву целый ряд высокопоставленных чиновников, в том числе и будущий министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. (Между прочим, начальником канцелярии МВД страны при могущественном министре состоял молодой человек с созвучной фамилией Сергей Щелкунов. Сергей был секретарем комитета комсомола Кишиневского университета, когда я был студентом.) Леонид Ильич в годы, когда был лидером Молдовы, запомнился тем, что проявил заботу о благоустройстве Кишинева, о развитии культуры, спорта, особенно футбола, в нашем крае. В ту пору мы, студенты, много субботников подряд трудились с лопатами в руках на сооружении Комсомольского озера. Нам говорили, что именно Ильич Второй выдвинул идею создать в городской зоне цветущий парк с обширным водоемом, лодочной станцией, плавучим рестораном. И действительно, парк, каскадная лестница, озеро получились очень живописными. Правда, в наши дни, в XXI веке, красота зоны отдыха видоизменилась. На территории бывшего парка выросли виллы и коттеджи новых хозяев жизни — предпринимателей, финансистов, видных граждан. А постаревшие шоферы Брежнева, в молодости служившие в цековском автохозяйстве и возившие по республике первого секретаря, все эти Васи, Вани, Коли любили повспоминать, какой, в сущности, добрый человек был Леонид Ильич, как он любил спорт и жизнь вообще. Как он держал под личным контролем строительство республиканского стадиона. Как вникал в комплектование «Буревестника», в те годы главной футбольной команды Молдовы, успешно выступавшей в высшей лиге страны. Да, Брежнева интересовала не только игра лучших мастеров кожаного мяча. Бывало, вспоминает один из шоферов, едем с Леонидом Ильичом по работе в район — Каларашский, Унгенский. Едем вдоль весенних садов, виноградников, а где-то на окраине села мальчишки на лугу гоняют по зеленой траве тряпичный мяч. Тоже разновидность футбола. Увидев такую сельскую картинку, Леонид Ильич обычно просил остановиться, выходил из машины и, немного понаблюдав за игрой, заводил с ребятами дружеский разговор. Анализировал их действия, давал советы по игре, интересовался их учебой, состоянием спорта в их школе и в селе. После чего садился в машину и следовал дальше по своим государственным делам.
У Кишинева издавна установилась репутация пушкинского города. Память о пребывании Александра Сергеевича хранят заезжий дом, где прибывший поэт остановился, церковь Благовещенья, куда он ходил вместе с генералом Инзовым, акации и шелковицы парка, в тени которых он гулял. Всего не перечислишь. Можно довольно определенно указать, с какой даты в этом краю берет начало традиция чествования памяти о поэте. Июнь 1880 года. Грандиозное событие. В Москве открыт прекрасный памятник Александру Сергеевичу работы Александра Михайловича Опекушина. В Кишиневе тотчас же возникла мысль последовать примеру белокаменной, тоже увековечить монументом память о пребывании Пушкина в этом крае. Все сословия единодушно и горячо поддержали эту идею, охотно предложили начать сбор народных денег. Но бюрократические правила сдерживали порыв. Местная интеллигенция обратилась в инстанции с просьбой разрешить сбор добровольных взносов в фонд сооружения памятника. Разрешение было получено. Все слои населения не замедлили внести свою лепту. В архивах я листал и читал сохранившиеся ведомости сбора средств. Большая удача: памятник для Кишинева согласился сделать сам Александр Михайлович Опекушин. В августе 1880 года скульптор принимается за работу над бронзовым бюстом, завершает ее к февралю 1881 года. Поэт запечатлен с обнаженной головой, в накинутом на плечи плаще. В апреле бюст по железной дороге привезли в Кишинев. Теперь предстояло решить, в каком месте парка поставить памятник, каким должен быть пьедестал, из какого материала изготовлен. Решили установить памятник в липовой аллее парка, где любил гулять поэт. После долгих обсуждений с мастером вариантов постамента Опекушин нашел тонкое и точное решение. Он разработал пьедестал в виде колонны ионического ордера, установленной на каменном квадрате, вверху колонны — бюст поэта. Изящная колонна стала как бы его естественным продолжением. Стройный как свеча, памятник был торжественно открыт 26 мая 1885 года. Кишинев стал первым в Российском государстве провинциальным городом, соорудившим пушкинский монумент. Нечего и говорить, что в последующие отрезки истории слава Кишинева как пушкинского города не шла на убыль. В послевоенные годы был бережно отреставрирован заезжий дом купца Наумова, и в этом помещении открылся музей Пушкина. Из каких только дальних мест не приезжают сюда поклонники творчества великого поэта. Ко дню рождения Александра Сергеевича неоднократно приурочивались концерты, лекции, масштабные Пушкинские праздники в Кишиневе, а также в живописном молдавском селе Долна, где ссыльный поэт гостил в поместье Ралли-Арборе. В лесу возле Долны поныне журчит родник Земфиры, близ которого, согласно преданию, поэт увидел эту прелестную смуглую девушку, встретился с цыганским табором и недели две путешествовал по Бессарабии с цыганами. На прекрасных пушкинских праздниках в Кишиневе, а также в Долне, на лесной лужайке у родника Земфиры побывали и выступали Ярослав Смеляков, Михаил Светлов, Расул Гамзатов, Эдуардас Межелайтис, Кайсын Кулиев, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Виктор Астафьев, многочисленные гости из республик и зарубежных стран. Все они, конечно, общались с молдавскими писателями — в профессиональных дискуссиях, совместной работе над взаимными переводами, просто как коллеги. С Кишиневом связаны имена многих местных мастеров слова, кисти, музыкального искусства, создавших произведения, насыщенные национальной и общечеловеческой духовной энергетикой. Стихи и проза Григоре Виеру, Думитру Матковского, Николае Дабижи и обширного ряда их коллег широко известны, любимы в Молдове, в соседней Румынии, да и в Европе и за ее пределами. Кстати сказать, не все знают, что молдавский и румынский — это не разные языки, а два названия одного и того же языка. Сомневаясь, некоторые спрашивают: может быть, это просто родственные языки? Может быть, молдавский — просто диалект румынского? Нет, отвечаю я, это один язык. Приезжая из Кишинева в Бухарест, я там, в Румынии, изъяснялся на нем так же свободно, как дома. Для меня это один из родных языков, поэтому в работе над переводом произведений моих молдавских коллег на русский язык я обходился без подстрочников. Всегда шел непосредственно от оригинала. А перевел я на великий и могучий целый пласт молдавской литературы, созданный десятками одаренных авторов. Тепло были встречены читателями и критикой переведенные мной рассказы Иона Друцэ, его пьеса «Каса маре», романы Иона Чобану, Владимира Бешлягэ, Емилиана Букова, сценарии Эмиля Дотяну, Георге Маларчука и много других публикаций разных жанров.
Ожерелье виноградных плантаций окружает Кишинев, который пользуется заслуженной славой своей винодельческой продукции. Молдова занимает 13-е место в мире среди винодельческих стран. Аромат, букет, разнообразие молдавских вин отвечают самому взыскательному вкусу истинных ценителей. При случае кишиневец не без гордости любит напомнить, что наше красное сухое вино «Негру де Пуркарь» («Черное Пуркарское») в Молдове закупают даже для винных погребов английской королевы. По мнению специалистов, сухие вина, располагающие к культуре потребления, — прекрасное средство борьбы с алкоголизмом. (Несмотря на это, во время антиалкогольных кампаний, проводившихся по директивам сверху, в Молдове некоторые угодливые чинуши заставляли выкорчевывать виноградники, даже кусты столовых сортов.) Илья Эренбург, приезжавший в Кишинев, конечно же, продегустировал молдавские вина. И с похвалой отозвался о них, отметив, что многие из них по вкусовым качествам и другим показателям не уступают знаменитым французским винам. Этот отзыв почтенного писателя, знатока Парижа и Европы, был оживленно воспринят в нашей литературной среде. <...>

Хазин Михаил. / Мой Кишинёв / сост. Н.Катаева. Москва: Галерия; [Кишинэу]: Б.и., 2015.

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 10 мар 2018, 00:05

Хазину в октябре 85 "стукнуло". До 120...

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 14 мар 2018, 22:27

Помещаю подробные воспоминания Леонида ГИМПЕЛЬСОНА.
Воспоминания, относящиеся к проведённым в 34-й и 1-й ж/д школах годам, можно будет прочесть в соответствующих темах.

  • СТАРТОВЫЙ АРЕАЛ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ
Кишинев появился в моей судьбе как следствие турбулентной жизни нашей страны в первой половине ХХ века. После почти четырехмесячного пребывания в госпиталях, комиссования как инвалида войны и довольно длительного восстановления отец был направлен союзным наркоматом в распоряжение наркомата МССР. Направление датировано концом мая 1945 года. В Кишиневе у нас не было ни родственников, ни друзей. [Сейчас, по прошествии более 70 лет, там тоже никого. Только три могилы.]

В семье говорили, что некая партизанка (или подпольщица?) уступила отцу свою квартиру. Надеюсь, она это сделала без принуждения. Так, семья (дедушка, бабушка, папа и мама) поселилась на ул. Инзова, 4, кв.2. Одноэтажная провинциальная застройка. Квартира: кухня-прихожая, две смежные комнаты и пристроенная потом веранда. Водоразборная колонка у ворот, туалет на заднем дворе. Совсем неплохо по тем временам.

Двор наш сложился не знаменитым, но интересным. Тася Лесная, сошедшая с ума от несчастной любви с одним из освободителей города в 1944 году и ставшая весьма заметной личностью в Кишиневе, общалась со мной, показывала свои рисунки, открытки, и я её тогда не боялся. Её отец, Павел, временами учил свою жену, Варю. Помнится, упоминался и топор. Напротив Лесных была квартира Людмилы Поварчук. У Лесных был черный Джек, а у Поварчук рыжий Мишка. Рыжий и черный дворяне враждовали, причем схватке предшествовало медленное сближение на середине двора. Как у котов. Неслучившаяся лювовь Таси тоже звалась Мишкой.

Жили у нас во дворе две старушки, которых до революции ограбил Котовский, а после войны они умерли, угорев ночью. Ещё помню году в 54-м в семье Гиряк появился плотный лысый мужчина, то ли отпущенный по случаю оттепели из лагеря, то ли полностью отсидевший срок. Он ни с кем не общался, сидел на табурете у своей двери и грелся на солнце. Говорили, сотрудничал с румынами. Вскоре умер. В соседней с нами квартирке жила семья Дудников. Глава, Василий Семёнович, обладал “золотыми” руками, и сам улучшил жилищные условия, пристроив приличных размеров мастерски сделанный каменный дом.

Его сын, Гена, значительно старше меня, во дворе вроде не срывался, а так, развиваясь по уголовной стезе до рецидивиста, наводил в округе со своей ватагой шорох. Однажды эта шпана появилась, когда здоровый лоб, живший напротив краеведческого музея, приставал ко мне. Он успел залезть на дерево, а мне стало страшно, и я упросил Генку его не трогать. Ко мне лоб Колька больше не цеплялся. [Когда в 60-х были убиты милиционеры Баженов и Спектор с последующим присвоением их имен улицам, мать Гены, тетя Галя, женщина, а не тетка, выражала свою радость. Кто-то из убитых имел отношение к ограничениям свободы её сына, — вот и выплеснулось противоречие.]

Боевая подруга детства, ставшая красивой и обаятельной женщиной, Ирка Пузанова; модельной внешности тетя Лёля, отвергавшая шумные попытки отца её дочери, бывшего мужа и перспективного ученого-агрария Ивана Попушоя, восстановить семью; лучший в округе метатель камней, угодивший случайно в междворовой схватке мне в голову, Вовка Смертин; семья портного, давшая, по слухам, стране весьма толковых детей, Любу и Морица. В жилой части двора росла плодоносящая вишня. Активным сборщиком ягод была Люся Пузанова (Букреева?), а на подхвате суетился я. Помню всех, кого и не упомянул.

Зато в соседнем дворе (Инзова, 6) сложилась именитая кампания. Этот двор назывался в округе писательским, и там жили: Емельян Буков, ставший к тому же зампред Совмина республики, с женой Моной и детьми Андриешем и Викой; Ион Канна, обладатель 4 дочерей, автомобиля «Москвич-401» и Сталинской премии; Давид Ветров, Георгий Менюк (первый муж первой тещи моего брата).

Кроме детей этого двора общаться довелось только с И. Канна, который как член ВКП(б) и по-соседски дал рекомендацию маме для поступления на работу в Партиздат на должность рядового бухгалтера. Его младшая дочка, Нюра, была кампанейской девчонкой, а одна из старших, Клара, стала известной спортсменкой, играла за баскетбольную команду «Инждорстрой».
В этом же дворе отец девочки Лины организовал просмотры диафильмов на большом экране. Собирались дети и взрослые, рассаживались, как получится, лента прокручивалась, и я, а, может, не только я, громко и с выражением читал титры.

Е. Буков обладал романтической внешностью, а Д.Ветров — болезненной. Когда Буков переехал, его квартиру занял Сергей Бурлаченко. Подпольщик и сиделец при румынах, в июне 1940 стал председателем временного революционного комитета, а после войны был какое-то время зам. министра сельского хозяйства. Фактурный мужчина с приятной дочкой, Шурой. Его именем была названа улица. [“Под каждой крышей свои мыши» — после СССР вышла рокировочка: Бурлаченко улицы лишился, а Менюк приобрел.]

Наши дворы имели общую территорию: своими задними частями они упирались в небольшой фруктовый сад. Около этого сада дворник по имени Клара, вроде бы, жившая тут же в каком-то деревянном большом ящике, по вечерам разжигала костер, что-то на нем готовила.

Из примечательных личностей нашего квартала (от Пирогова до Леовской), конечно, надо упомянуть моего товарища и одноклассника лихого Витьку Знаменского и задорную и веселую Галку Матковскую.
В одном дворе с ними жили чьи-то павлины и две благородные дамы, старушка-мать и дочь лет 50. Дверь их квартиры выходила на улицу. Раздвигался шезлонг, рядом ставился стул, и у дам наступал вечер. Иногда они останавливали меня и беседовали. Обычно на темы «что такое хорошо и что такое плохо». От них я узнал, что при боях за Кишинев в августе 44-го на ближайшем перекрестке, Инзова-Леовская, разорвался снаряд, и один человек погиб. Говорили, что после освобождения города у советской власти к дамам были претензии из-за общения с оккупантами. Но все обошлось.

Наш квартал был малонаселен, в том числе и детьми, тем легче упомянуть безобидных братьев Слуцких, Марика и Сеню, и братьев Эмиля и Гришу Абрамовичей. В разнообразном нашем общении, надо заметить, что ни я никого, ни меня никто не избивал. Мелкие стычки, наверно, случались, но не запомнились. Что могли наскулить дома Абрамовичи (Милька — мой сверстник), не знаю, но по команде «фас» их отец, грузный портной, подкараулил меня и весьма жестоко надрал уши.

О наименованиях улиц. Кроме ул. Инзова, ставшей ул. С. Лазо в дошкольный период, я не знаю, когда переименовали соседние улицы, но помню устойчивое массовое использование старых названий: Мещанская, Синадиновская, Ренийская, Шмидтовская, Михайловская, Купеческая, Харлампиевская, Свечная, Николаевская и т.д. [Сейчас уточнил: Леовская стала Щусева в 1945 году.] Однажды нам привезли уголь и, разгрузившись, шофер прокатил нас с братом. Приблизившись к перекрестку Инзова-Щусева, он сказал: «А сейчас направо». Кого-то учили «сено-солома», а для меня ориентиром многие годы было: направо — это по Щусева к парикмахерской. [Что касается Сергея Лазо, то он после гимназии, а я после школы поступили в один (нездешний) институт. Советская власть, открышая несколько вузов в Кишиневе, надо заметить, в рамках общего роста качества жизни в Молдавии, дала возможность кому-то поступать в вузы, и не покидая города.]

Так случилось, что я попал в историческое событие городского масштаба — копал котлован под Комсомольское озеро. Место, где появились озеро и парк, называлось Валя-Дическу. Нашей семье на склоне холма, на вершине которого потом появился перенесенный с 28 июня Лечсанупр, выделили несколько соток под огород. Время от времени мы с ул. Инзова (Лазо) отправлялись туда работать. Тропинками спускались от того места, где потом появился кинотеатр «Дневной», в долину (ложе будущего озера), и по корням, корягам, лужам её пересекали. Помнится, в этой долине на открытом месте был колодец.
Папа работал в ведомстве на углу Пирогова и Жуковского. Однажды я оказался там к концу рабочего дня со своей лопаткой. Сотрудников министерства погрузили в открытые грузовики, и колонна двинулась по Пирогова, Боюканскому спуску к месту народной стройки, озеру. Все копали, и я тоже. Надеюсь, что землю перемещал в нужном направлении. Вдруг зашелестело: «Брежнев, Брежнев…». Неподалеку стояла группа людей, но кто есть кто меня тогда не заинтересовало.

Последний раз был на озере ещё во втором тысячелетии н.э., в 1996 году. А между маханием лопаткой и последним посещением озера были пляж, лодочная станция, романтические события, немало намотанных в беге кругов по асфальтовому периметру озера и др. Стелу в память о строителях озера у входа в ЦПКО с Садовой между Гоголя и Пушкина я показывал с напускной гордостью жене и дочке, подчеркивая, что это в память о тезках-строителях, Брежневе и Гимпельсоне. Внукам и правнукам это уже неинтересно.]

Шкодили мы понемногу. Ещё забирались изредка через ворота сельхозинститута на стоявшие во дворе тракторы и комбайны; зимой при наличии снега спускались по проезжей части Инзова на санках. Автомобили проходили по улице очень редко.
Наши санки были примечательные. Стальные, включая полоски сиденья, с упором для ног, ограждением сиденья и с приваренной за сиденьем к полозьям ступеькой. Такая конструкция позволяла кататься вдвоём с братом под горку. Разгоняющим в силу старшинства был чаще я. После сильных снегопадов и расчистки тропинок во дворе образовывались снежные траншеи неполного профиля, и я с удовольствием разъезжал по ним на санках, отталкиваясь двумя поленьями, взятыми из сарая.

С Пирогова в створе нашей улицы был вход в Пионерский сад (мы называли — садик). Потом этот сад стал аванзалом ЦПКО. В саду в доме ротондного типа был буфет, в соседнем (в саду) доме продавали втихую семечки. Ближе к Боюканскому спуску была карусель, вместо которой потом соорудили танцплощадку. Напротив карусели можно было выбраться из сада на Садовую ул. и от неё спуститься по Садовому переулку, оставив справа особняк какого-то генерала, к дамбе Комсомольского озера. Вдоль дамбы проходила дорога, скобкой огибавшая расположенное напротив Боюканского спуска убогое футбольное поле. На этом поле мне пришлось играть пару раз в межшкольных матчах на первенство города.

По Пирогова была когда-то проложена трамвайная узкоколейная однопутка, и неподалеку, на углу Пирогова и Боюканского спуска, маршрут заканчивался. Водитель (кажется, их называли вагоновожатыми) снимал ручки управления, переносил их в другой конец вагона: зад и перед вагона менялись. Вагоны были маленькие, кажется, бельгийского или иного неотечественного производства. У водителя не было закрытой кабины, двери вагонов в закрытом положении не фиксировались. Кое-кого увлекал блеск уходящих вдаль рельсов, — и так начинались наши путешествия. Все путешественники вдоль тех же рельсов возвращались, но не все избегали наказания.

Другие развлечения были связаны с номером 2 по ул. Инзова (Лазо). Это был двор детской поликлиники, небольшого гаража и небольшого кладбища легковых авто. Из гаража будущий выпускник 34 школы (1965 год) и друг моего брата, Валера Бумбу, доставлял иногда ручной водяной насос, из которого, используя разность уровней двора и тротуара, мы обливали прохожих водой. [Помнит он об этом на другой стороне шарика у себя в Сан-Диего?] Конечно, ползали по разбитым легковушкам. Иногда дедушка Валеры Бумбу, шофер кого-то из руководства Минздрава, сигналил от ворот. Мы подбегали к «ЗИМу», забирались в салон, внук устраивался на коленях деда и рулил к гаражу.

Наличие поликлиники обеспечивало нас транспортом в одну лошадиную силу. На этой подводе доставлялись из детской больницы фляги для молока. Обратно возчик ехал порожняком и брал иногда нас. Мы садились на корточки на дно, держались за борта и тряслись по булыжнику более двух кварталов до больницы. Иногда возчик угощал нас макухой, спрессованными отходами производства подсолнечного масла.

К годам 8-9 (моим) в этом дворе иногда играли в футбол резиновым мячом. Однажды в беге наступил на какие-то сухие ветки. Оттуда вылетели пчелы-осы (черт их знает) и стали жалить в шею. Хорошо, догадался сунуть башку под водяную струю из колонки. Мама насчитала 9 укусов. В этом дворе жил с отцом мой старший товарищ Мусик Гольдберг (?). Личность примечательная. Брюнет, бледное матовое лицо, очень сдержанный. С ним приключались неприятности, из которых он быстро делал рациональные выводы. Например: тонул в Комсомольском озере. Спасли, откачали. Вскоре Мусик запросто озеро переплывал.

Еда раннего детства не очень запомнилась. В жуткий голод 1946 года у хлебного магазина на Мещанской у бабушки мальчишка вырвал буханку и, немного отбежав, принялся есть. Это судьба послала сразу после такой войны. Запомнился любимый суп, который я называл ячвеным, и отлов нас с братом бабушкой во дворе с вручением черного бутерброда с сахаром. Важную роль играл базар, а также жительница Дурлешт Женя, появлявшаяся у нас дома ранним утром со сметаной, творогом, молоком и яйцами. (Недолго у нас была домработница тоже из Дурлешт.) Некоторое время Женя нас снабжала и после перемещения нашей семьи в новую квартиру на Ленина у базара.

Кипячёное молоко из моего питания было исключено, я до сих пор даже смотреть не могу на пенки. Хлеб не запомнился (в отличие от лучших хлебов всех времен и народов в придворовом хлебном магазине на углу Армянской и Ленина). С удовольствием, правда, из рук бабушки заедал маленьким кусочком ржаного с солью регулярную столовую ложку рыбьего жира. И ещё были постоянные знаменательные напоминания мамы и бабушки: «Ешь с хлебом», что не вредило здоровью, но обеспечивало сытость.

Сладости были, в основном, домашнего изготовления, вроде тейгела — коржики из запеченых с мёдом мелких кусочков теста. Была, правда, уловка сопровождать маму с обеда на работу, и на углу Щусева и Мещанской получить мороженое (молочное — 90 коп., эскимо — 1руб.10 коп., сливочное — 1руб.30коп., шоколадное — 1руб.50коп.). Там же рядом можно было попить газировку с сиропом — 40 коп. Ещё в те годы практиковалось уходящим гостям детских дней рождения давать с собой что-либо со стола.

Походы с бабушкой на Мещанскую (отрезок между Щусева и Подольской — торговый центр всей округи) были солидной процедурой. Во-первых, очереди. Если давали дефицит, например, одно время — сахарный песок, то товар отпускался по головам, и тут наши с братом макушки были весьма кстати. Если нас не задействовали в очередях, то было что понаблюдать: как продавщица хлебного тетя Роза режет хлеб (половинки, четвертинки), как из соседнего двора сумасшедший, худой, высокий старик кричит прохожим (или на них): «Вантурепешт! Вантурепешт!»
Возвращались с этого шопинга мы с братом частенько колонной по одному с распеванием военных песен. Бабушка рассказывала, что однажды на Щусева к нам пристроился армейский майор, и промаршировала с песней колонна уже из трех человек.

[У меня пять Родин. Родина с большой буквы — СССР, страна, где я родился и прожил большую часть жизни. Историческая родина, гражданство которой мне гарантировано, — Израиль. Россия, где живу уже 54-й год, и гражданином коей являюсь. Молдавия (Молдова), гражданство которой, не знаю, как сейчас, но 20 лет назад законодательно мне было обеспечено по факту рождения. И малая родина, моя магала, периметр которой определяю так: Садовая ул, Боюканский спуск, пер. Физкультурников, ул. Щусева, Оргеевская ул., ул. Фрунзе, ул Стефана Великого, Измаильская ул., ул.Фрунзе, пл. Котовского, бул. Негруци, пл. Освобождения, ул.Ткаченко, Подольская ул., Измаильская ул. до Садовой. Плюс, конечно, ЦПКО.]


В нашем поколении не у всех в детстве была полная или, вообще, семья. У нас сложилось так. Мама чудом в войну спаслась и выжила, дедушка и бабушка по отцовской линии всё пережили, отец вернулся с фронта и после ранения восстановился. Войну не пережили бабушка по маминой линии, мои сестра и брат.
<...>
[Надо заметиь, что в нашей семье (в узком смысле) не было при любых режимах членов партий. Традицию нарушили дочь и старший внук. Но это уже далеко от 1/6 части мировой суши. Последнее, по словам коллеги отца, предложение о приёме в партию последовало в короткий период первого председательства Щелокова в совнархозе. Кстати, уже после смерти отца во второе пришествиие Щелокова в совнархоз он подписал в 1964 году ходатайство в мой вуз о предоставлении общежития. Вопрос был решен сверхблагоприятно для меня, за что поминаю добром Николая Анисимовича.]

Брат, Валерий, начал в 1954 году учиться в 34 школе, но во втором классе его перевели в 17-ю железнодорожную по новому местожительству. В детстве отличался склонностью к ремесленничеству и любовью к кошкам. [В жизни прошел до старшего научного сотрудника в прикладной науке и главного бухгалтера фирмы в постперестроечное время.]

<....>

В 70-е годы в институте, где я работал, доброе знакомство дало мне возможность покопаться в общем архиве. Изучил 1953. Весьма наглядно и убедительно. Некоторые из уволенных тогда работали и при мне. Их публичные гонители, вроде бы, порядочные люди и пламенные коммунисты, побежавшие в ту кампанию впереди паровоза, тоже еще работали. Несмотря на публичность их поступков, комплексы не обрели.

К середине 50-х ГУЛАГ стал скукоживаться, а его кадры пристраиваться. На мамином производстве в Кишиневе появился новый директор. Крупный, интересный и симпатичный, улыбчивый и дельный мужчина. Бывший начальник лагеря на северах, Сергеев.

<....> В связи с языками подумал о динамичности национального состава населения собственно Кишинева. Когда я появился на свет, Кишинев уже не был городом с лидировавшим по численности еврейским населением, как в начале ХХ века. В годы детства Кишинев фактически был немолдавским городом, что провокационно в дальнейшем отразилось на восприятии и оценке местного мира некоторыми моими знакомыми. Когда я уехал в 60-х из города, русские оставались лидерами, но ситуация изменялась. Сейчас в лидерах титульная нация, русские на третьем месте, а доля евреев находится в пределах статпогрешности. Всем флаг в руки. Желательно, общий.]

(Приводится в сокращении - rimty)
http://school34kishinev.ru/

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 14 мар 2018, 22:30

Помещаю подробные воспоминания Леонида ГИМПЕЛЬСОНА.
Продолжение
  • ИЗБРАННЫЕ ОСКОЛКИ ПАМЯТИ

Первое семейное упоминание о времяпрепровождении говорит, что я голый или почти голый, чумазый, собирал окурки, и раскладывал их аккуратно на тротуаре, сидя на ступеньке у забитого входа в одну из квартир нашего двора. [Куда смотрели и чем думали домашние? С сегодняшней колокольни — немыслимо.] Дома устраивали с братом на деревянном жестком диване установкой двух стульев, покрытых через спинки тканью, кабину то самолета, то автомобиля, то танка.

Иногда по воскресеньям отправлялись с отцом в лес, разместившийся на холмах с трёх сторон от не существовавшего ещё рукотворного Комсомольского озера. В лесу было сумрачно и бестравно. Как-то уперлись в забор (повидимому, ограждение территории Совмина), и папа обратился к нам с вопросом о дальнейшем направлении движения, поскольку он не знает. Взволнованный и испуганный, я заверещал: «Такие папы не бывают! Такие папы не бывают!»

Под окнами квартиры была цветочная клумба, созданная усилиями взрослых. Какое-то участие в жизни цветов я принимал, поливал их, а из названий запомнились майоры. В названии уверен, но за пределами раннего детства о таких цветах не слышал.
Игрушки раннего детства, если и были, то не запомнились. Деревянные кубики, года в четыре появился темнокоричневый трехколесный велосипед с металлическим сиденьем. На нем даже возрастной Генка пытался кататься, так что прожил велик недолго.

Попозже появились «Конструктор», кегли, переводные картинки, какая-то стрелялка пружинного действия с приложенными целями и настольный футбол. Новогодняя елка была обязательно, но были под ней подарки — не помню. Подарки ко дням рождения брата и меня не вручались, а раскладывались на стуле у изголовья, чтобы мы с ними ознакомились при пробуждении.

Зимой, возможно, после дня рождения брата мама, молодая, полная сил, связала из 2-3 санок поезд и бегом катала нас в Пионерском садике. Ещё зимой нередко и немало лет папа, приходя домой, хватал мою голову и начинал ерошить волосы, приговаривая, что надо погреть руки.

В наших квартирах иногда водилась цивилизованная живность. [Тараканы — не цивилизованные, а спутники цивилизации. За исключением, конечно, Янычара.] Сначала последовательно два кота, а затем отделённая от них временем и пространством птичка в клетке. Один кот был белый с чем-то и с глазами разного цвета, карим и голубым. Другой, Епифан, кот серый и неленивый. Мы с братом играли в квартире с ним в прятки, и он забаву не игнорировал. Всегда находил нас и выразительно оглядывал.
Дома что-то с братом рисовали. В рисовании меня привлекало (наверно, в школьные годы) неоднократное воспроизведение с помощью линейки то ли с открытки, то ли с отцовского рисунка трофейного дизель-электрохода «Россия» [Этот киногеничный лайнер оказывается назывался Patria.] и жедезнодорожной станции с вокзалом. Играли с мамой в литературное лото, где надо было отгадывать по цитатам авторов и названия произведений. Еще была какая-то викторина по отгадыванию технических достижений. [Лото, при всем начетничестве, оставило в памяти на всю жизнь немало ходовых фраз. А викторина, отчасти построенная по принципу «Россия — родина слонов», долгое время держала меня в уверенности, что дед артиста Пороховщикова был первоизобретателем современного танка.]

Кишинев моего детства предлагал, по меркам столицы республики, немного возможностей для развития. Да и родителям было не просто усиленно заниматься нами. Какие-то кукольные спектакли в театре или на новогодних мероприятиях. Зато помню игры на этих мероприятиях. Одна — под музыку вокруг стульев, коих на единицу меньше числа игроков. Маршируют эти игроки и плюхаются на стулья при остановке музыки. Оставшийся без стула выбывает. Другая — несколько детишек, выстроившись в линейку по очереди называют последовательные цифры и числа. Вместо цифр и чисел, 1)делящихся без остатка, 2) оканчивающихся, скажем, на 7 (7,14,17,21…), выпаливается «бум». Эта игра тоже на выбывание. [Вспомнив эти игры, рассказал о них далёкому младшему внуку. Он удивился: «И у вас они есть?». Как-то происходило перекрёстное опыление играми, традициями и пр.] Самым привлекательным моментом на новогодних мероприятиях была выдача вожделенных подарков: пакетов со сластями и мандаринками.

Однажды побывал в доме пионеров на Ленина, но ничем не заинтересовался. Временами появлялся на базаре шатер цирка-шапито с мотоциклом на вертикальной стене.
Важнейшим из искусств, как говорил Ильич-старший, для меня было кино. (Полная (?) цитата Ленина была помещена сбоку от экрана в «Патрии».)
Визуально первые кинотеатры помню плохо. Был кинотеатр «Родина». Потом название в переводе на молдавский переместилось на место дома Благородного собрания. Кинотеатр «Победа», вроде, был в старой части последующего «Бируинца». «Дневной», кинопоказы в клубе «Кишиневэнерго» на ул.Котовского и в актовом зале министерского здания на Ленина, 73. [В последнем проходили разные культурные мероприятия. Помню интересное выступление в формате нынешнего мастер-класса известного местного скульптора Дубиновского, автора памятника Котовскому.] Кинотеатр им. 1-го Мая, большой необогреваемый и продуваемый деревянный сарай на ул. Матеевича(?), имел завлекалочку: в соседнем дворе старушка по-стаканно продавала семечки и вкусную воздушную кукурузу. Где-то в 50-х появился и «Кишинэу».

Первые киносеансы в моей жизни были на площадке сельхозинститута на Садовой. Вечером, под открытым небом, бесплатно. Народу стекалось масса. Там увидел Тарзана, и, возможно, Лолиту Торрес. «Дневной» отличался плохим изображением и дополнительным звуковым рядом улицы. Вместо крыши в нем были брезентовые полотнища, которые при сильном ветре шумно хлопали. В ливень полотнища набирали воду и спускали её на зрителей. Приходилось смещаться к стенам, где было посуше.
После просмотра «Тимура и его команды» в «Дневном» соседка Ира и я, воодушивившись, стали, вышагивать по тротуару взад-вперед около двора. Серьезные, одетые по моде и обстоятельствам того времени только в трусы, прикидывали реализацию идеи фильма. За обсуждением дел не последовало. Помню фильм «Смелые люди”, просмотренный с отцом, дай, бог, памяти, в старой «Родине».
В «Патрии» 5 раз посмотрел «Подвиг разведчика». Детский билет на детский сеанс стоил 1 руб.
В клубе «Кишиневэнерго» посмотрел уже оттепельный фильм «Дом, в котором я живу» с юной Жанной Болотовой и молодыми Матвеевым и Ульяновым.

На Садовой около «Дневного» снимали какие-то эпизоды фильма «Случай с ефрейтором Кочетковым». Собралась детвора, и каждому из нас к лицу дядька поднес какой-то прибор. Дома я рассказал об участии в съёмках фильма. [Прошло немало лет, когда, вспомнив это, понял, что прибор — экспонометр.]

Выручали книги. На Лазо около Ленина была детская библиотека. Читал много. Случалось в каникулы утром брал книги, а к закрытию сдавал. В библиотеке меня приметили и отвели в такое же заведение более высокого уровня на Ленина около Горького. Летом читал, лежа на веранде. Старшие в семье не отличались достаточным уровнем физической культуры и прошляпили начало порчи зрения. Иногда ко мне присоседивались с заглядыванием в книгу брат или уже упомянутая Галя Матковская. В итоге брат пошел в школу, в отличие от меня, прилично читающим.

Музеи в детской жизни, конечно, имели место. Почти домашний Краеведческий, Художественный, Котовского и Лазо, может, ещё какие — ничего интересного в памяти не оставили. Запомнилась ежегодная выставка в парке Пушкина ко дню железнодорожника, в первую очередь, действующим макетом железной дороги.

Один раз побывал в дошкольном возрасте на военном параде 1 мая. Сотрудница отца, Фаина Григорьевна Арсентьева, всегда получала пропуск на парад. Детей у неё не было, так что мне повезло. Фаина Григорьевна жила, кажется, на Жуковского. Я прибыл с Инзова к назначенному времени и ждал её рядом с домом на Пирогова, где жил во время оккупации, как рассказывали, агент то ли сигуранцы, то ли гестапо. Проходили милицейские кордоны и стояли на параде недалеко от трибуны.
Каким образом Фаина Григорьевна, женщина решительная и крупная, получала пропуск, будучи рядовым или старшим специалистом, теперь уж не узнать. Муж её был часовой мастер. Может, какие-то заслуги времен войны?] Когда мы стали соседями по двору на Ленина, я выручил Фаину Григорьевну, оказавшуюся без ключей перед закрытой дверью своей квартиры. Мои габариты и некоторая физ-подготовка позволили с определенным риском для здоровья проникнуть в ее квартиру и открыть дверь изнутри.

Году в 54 — 55-м мы с братом оказались в городском пионерлагере при 34 школе. Остались в памяти какао с ненавистными пенками и печеньем на полдник и кольцевой поход через Боюканы. Проходя по этой, по существу, сельской местности, в одном из дворов обнаружил у колодца одноклассницу, Катю Швец. Далее путь пролег через ещё не подвергшееся значительному уничтожению Еврейское кладбище. Здесь некоторые товарищи по разновозрастному отряду довольно активно проявили, глядя на могилы, беззлобный бытовой антисемитизм. Воспитатель лишь удовлетворённо посмеивался. [Года через три на большей части кладбища началось жилищное строительство. В Сети видел утверждение-предположение об использовании могильных плит с этого кладбища для мощения дорожек на новой территории Лечсанупра.]

Домашней реакции на смерть Сталина не помню. Мама соорудила мне на пальто траурную повязку. Наверное, это потребовала школа. Было весеннее солнце и никаких игр на улице. Потом пошли с мамой в день похорон на митинг в парк Пушкина. Работала радиотрансляция из Москвы, народ стоял и слушал. Объявили выступление Молотова. Спустя годы сопоставил, что он прощался с другом и учителем в свой день рождения. Отец не был сталинистом, но его реплику, возможно, после ХХ съезда: «Интересно бы на них посмотреть, если б он встал из гроба», помню. Я рано пристрастился к газетам, и во время венгерских событий отец поручил мне делать вырезки о них. Кроме политики и спорта обращал внимание на обязательные тогда газетные объявления о разводах.

Году в 58-м стал выходить «Вечерний Кишинев», газета — неофициоз. Для моего сверстника и дворового товарища, Алика Кравеца, это стало событием, В сегодняшней терминологии он стал фанатом газеты. Подходил, что-то пересказывал, спешил к привозу очередного номера.

Отец в отпуска летал, и мы, провожая его, оказывались на аэродроме. Назвать этот объект аэропортом нельзя. Травяное поле располагалось на Рышкановке. У края поля стояла будка или павильончик и самолет Ли-2. [Ли-2 производился по лицензии на американский «Дуглас».] Пассажиры по лесенке забирались внутрь, и самолет, слегка покачиваясь с боку на бок и обдувая струями воздуха от двух пропеллеров провожающих, удалялся вглубь поля за пределы видимости. Там он ревел и затем пролетал довольно низко над нашими головами. Я пользовался новым кишиневским аэропортом, построенным напротив Ревак, с августа 1962 года, когда летел в Ригу на юношеское первенство ЦС «Динамо», до декабря 1997 года, когда, похоже, безвозвратно покидал малую родину.

На Рышкановском аэродроме проходили авиационные праздники: много народу, разноцветье и парашюты.
Где-то в том районе году в 58-м класс высаживал деревья на холмах. Климат там оказался совсем иной ,чем в городе: сильный холодный ветер полностью перекрывал своей конвекцией солнечное лучеиспускание. Быстрая задубелость не позволила мне и группе коллег, обмундированных без учета погодных особенностей, внести свое имя в ещё одну акцию по благоустройству Кишинева, поскольку мы быстро смылись.

Ещё одна работа на свежем воздухе состоялась осенью 59-го в рамках однодневного выезда на уборку винограда. Кажется, в Трушены. Оплата труда: ешь сколько хочешь, выносить с виноградника ничего нельзя. Моросил дождь, на листьях и ягодах вода, скользко. Ножницы достались тупые, срезать гроздья приходилось с усилием, кожа пальцев рук без перчаток стала быстро реагировать. Есть виноград не хотелось. Представление о его ручной сборе сохранилось.

К середине пятидесятых великая историческая заслуга Никиты Сергеевича Хрущева ещё не начала проявляться, массового жилищного строительства не было. Когда отцу осенью 55-го предоставили квартиру, то заселение нашего небольшого тридцатидвухквартирного трехэтажного дома стало событием республиканского масштаба и попало в местную кинохронику. Сюжет в киножурнале состоял из двух частей. В одной — новоселье многодетной семьи рабочего Чебанаша, в другой — радостное катание мяча новоселом в возрасте 1,5 лет из семьи служащих, Леночкой Школьник.

А Хрущева году в 58-м довелось лицезреть. После визита в Молдавию его следовало вернуть в Москву, и на проводы лидера некоторые школы сняли с занятий. Мы колоннами по-классно двинулись к привокзальной площади и разместились за ней вдоль Мунчештской. Было солнечно, жарко и длительно — томительно. Наконец, кортеж появился. Впереди в открытом «ЗИС-110», стоя, помахивая рукой, проехал толстенький, мятый, с багровым лицом от некой перегрузки Первый секретарь и, возможно, уже и Предсовмина. Путь он держал, надо полагать, в район Тирасполя, чтобы улететь на современном правительственном самолете с военного аэродрома, поскольку кишиневский аэропорт ещё строился.

С новой квартирой произошла очень странная история. Проявив своеобразность и решив, что семье не под силу обставить трехкомнатную квартиру, отец от неё отказался, и мы впятером въехали в двухкомнатную. А в трехкомнатную вдвоём с женой въехал первый замминистра Пал Палыч Рожанский.
Новая квартира, забавно сейчас отмечать, была с водопроводом, центральным отоплением, с туалетом, ванной комнатой, кладовкой, балконом и длинным коридором. В коридоре можно было устраивать игры, в том числе в кегли. На огромной лестничной площадке я играл с приятелем и одноклассником Вовкой Никитиным в «лямгу»: подбрасывание на счет ногами кусочка меха с прикреплённым грузиком.

В новом дворе подружился с Гошкой Вдовиным. Серьезный человек, он сагитировал меня как-то подработать на сборе лепестков в совхозе роз, где потом расположился парк неизвестного мне названия («Долина роз»?), через который можно было пройти из магалы на Ботанику . Вставать надо было очень рано, работа тяжелая. Меня хватило на один раз, а Гошка отработал весь срок подряда. В другой раз Гошка призвал меня на рыбалку. Встали рано, добрались до дамбы Комсомольского озера, поставили удочки (обе — Вдовиных). Гоша стал играть в гляделки с рыбами, а я лёг досыпать. Когда надо было отправляться домой, Георгий меня разбудил, и мы двинулись. Результат: у Гоши не помню, а я забыл у дамбы отцовскую войлочную панаму.
Старшие брат и сестра Гошки предложили мне присоединиться к их легкоатлетической секции. Тренеру Фомину я после прикидки не глянулся, и приход в легкую атлетику состоялся позже у другого тренера, при других обстоятельствах.

Вовкин отчим был главным инженером проектного института, Гошкин отец — прокурором то в армии, то на флоте. Общение с ними было небесполезным, а полковник Алексей Михайлович Вдовин повлиял заметно на мою судьбу за пределами детства. [Владимир Дмитриевич Никитин стал архитектором, главным инженером одного из кишиневских проектных институтов, умер в 1987 году. Георгий Алексеевич Вдовин стал мастером спорта СССР по легкой атлетике, многократным чемпионом Молдавии, заслуженным тренером Республики Молдова.]

Взрослые последних лет моего детства, не считая родственников и преподавателей, никакого влияния на меня не оказали, хотя сами по себе были интересны. Комаров Исаак Миронович, бессарабец, ближайший сотрудник отца, заменивший его впоследствии. Высокий, прямой, потерял, кажется, в Сталинграде по колено включительно ногу и ходил на протезе. При случавшихся вылазках на природу дядя Изя протез снимал. [В 70-х я как-то зашел к нему на работу, и он показал мне лежащую на столе телефонную книжку, спросив: «Узнаёшь?». Это была книжка отца, и Комаров продолжал ею пользоваться. Несмотря на увечье и немногословность, имел успех у женщин. У него не было детей, а я пока ничего не нашел о нем на сайтах Минобороны РФ. Возможно, военную службу он проходил не по линии наркомата обороны, так что на сегодня я не смог оставить о И.М. Комарове страничку в «Бессмертном полку».]

Супруги Розенберги, дядя Витя и тетя Аня, были красивой парой. Он, кажется, работал в проектном институте и имел отношение к местной федерации бокса, она — врач. Супруги были заметно моложе моих родителей, но оба рано ушли из жизни. Их дети, два мальчика, тоже учились в 34 школе.
Отец упомянутой выше Лены Школьник, Александр Исаакович, тоже бессарабец, не выпадал из ряда других знакомых семьи, и тоже был скорее молчалив. С шапкой густых вьющихся волос он ходил круглогодично без головного убора. Работал с отцом и составляли они друг другу, два гвардии старших сержанта в отставке, кампанию в походах на футбол. Александр Исаакович прошел всю войну, был ранен. [За бой в Восточной Пруссии наводчик 45 мм орудия Школьник был награжден орденом Славы 3 степени. О нём я оставил память в «Бессмертном полку».]

Из соседей на контрасте могут представить интерес две соседствовавшие супружеские пары. Одна — тихие, вежливые, доброжелательные. Вторая: он — высокий, массивный, уверенный и почти всем тыкающий; она — энергичная, резковатая, держала под контролем наш подъезд. Обе пары — нормальные люди. Тихие, вежливые — это семья генерала Зиновьева, участвовавшего в освобождении Кишинева, другие — семья непоследнего человека в горунивермаге, Гомельского Бориса Соломоновича, кажется, участника Гражданской войны. Его жена стремилась первой проголосовать на выборах, для чего приходила на избирательный участок к 6-ти утра. [Зинаида Ивановна Гомельская, член партии с 1926 года, впоследствии при непростых обстоятельствах дала мне рекомендацию в комсомол.]

С Гомельскими, университетов не кончавшими, в квартире соседствовала одно время старушка, Берта Давыдовна, бывшая когда-то женой создателя молдавской музыкальной инфраструктуры и автора первой молдавской оперы «Грозован», Гершфельда. Тихая, воспитанная не в боях, из бывших, с неадекватными возрасту и внешности косметическо-ювелирными пристрастиями, она вызывала у своих соседей мягкую классовую неприязнь.

В соседнем подъезде жил испанец Хосе с женой-славянкой и детьми. Он из «испанских детей войны», вывезенных из Испании в разные страны, в том числе и в СССР. [Полностью ассимилировался, но, когда появилась возможность, репатриировался с семьёй.]

Развлечения и игры во дворе: «расшибалочка». «пристенок», в ножички меня совершенно не заинтересовали; «классики» с девчонками — иногда, «штандар», модернизированная лапта, «казаки-разбойники», катание зимой на ногах по ледовой дорожке. Коньки тоже не прижились. Мужская часть семьи с подачи папы занялась выпиливаем лобзиком.В доме появились полезные поделки, но мои заслуги были минимальные, поскольку не хватало терпения, что приводило к ломке пилок с последующей капитуляцией.

В доме оказалась библиотека для взрослых, через много лет ставшая детской. Бабушка была активным читателем и снабжала книгами меня. [В конце 1962 года, будучи сам абонентом этой библиотеки, получил или взял в читальном зале свежий номер «Нового мира» и прочел «Один день Ивана Денисовича». Оказался в первой волне читателей этой повести (рассказа), и успел использовать новое знание в последних школьных сочинениях. Без последствий.]

В новой квартире появился пылесос «Буран», который с некоторыми приспособлениями ещё и стирал. Радиола «Даугава», выпуск которых только наладили, с проигрывателем в нижней части за панелью шкалы. Можно было что-то поискать, послушать. Стали покупаться пластинки под вкус родителей: мама любила оперетту, папа — классическую музыку, оба любили эстраду. К постепенной замене мебели приступили после того, как у отца министерская зарплата сменилась на совнархозовскую.

Балкон делал жизнь колоритнее. Летом на нем можно было спать, если удавалось уснуть. Поздними вечерами любил стоять на балконе и слушать звуки железнодорожных станций. Однажды отец, стоя рядом, глядя на летящий самолет, сказал: «На север полетел». Как когда-то на старой квартире осваивал направо-налево, так и направление полета самолета стало ориентиром для определения сторон света в городе. Задирание голов в небо ешё произошло, когда был запущен первый спутник. Стало известно время и сектор неба пролета, народ вывалил во двор, и перемещение светящейся точки помню.

Некоторая особенность населения двора позволяла наблюдать пертурбации в стране. С организацией совнархозов и ликвидацией министерств в 1957 году кадры потянулись из Москвы по необъятной. Несколько семей с детьми поселились в нашем дворе, а их главы заняли ответственные посты разного ранга. Из четырех появившихся во дворе москвичей — мальчиков ни один не разделил наше увлечение футболом. У них были другие пристрастия, в том числе теннис. [С восстановлением министерств и ликвидацией совнархозов в 1965 году семьи с подросшими детьми поднялись и вернулись в Москву. Один из возвращенцев стал даже 1-м замминистра союзного министерства. Именно он упоминается в воспоминаниях Изи Нутова на сайте 34 школы.]

На Ленина между 28 июня и Пушкина располагались на нечетной стороне кондитерский, ювелирный магазины и «Хайне гата». В каком-то из них я в ожидании отца, что-то покупавшего, заметил кражу дамской сумочки. Вор сунул её под пальто и вышел. Я бросился за ним, обогнал и подбежал к милиционеру, стоявшему на тротуаре у горисполкома. Вор понял и оцепенел. Мы с милиционером подошли к нему, и сумочка обнаружилась. “Дядя Степа» взял воришку за руку, и они двинулись по 28 июня. Я с гордостью рассказал отцу о своем геройстве.

Кому идти в магазин ясно, и мне стало не по себе. Ходили разговоры о бритвенных расправах и прочие страсти. Обернулся на рысях и с предосторожностями. Про историю быстро забыл.[Вспомнил уже взрослым: мент не взял мои данные, не установил потерпевшую, не вызвал подкрепления. Сделал свой мелкий бизнес с использованием служебного положения.] Этой криминальной истории предшествовал очередной променад с отцом по книжным магазинам. Их было немного, включая магазин старой книги на Пушкина и магазин подписных изданий на Комсомольской.

Магазин подписных изданий несколько обогатил нашу библиотеку, а находящийся рядом обувной поставил на мне пожизненное клеймо «Жертва дефицита». Ничего приличного не было, все надо было доставать или натыкаться. Вот и здесь наткнулись в поисках сандалий для меня на что-то из другой жизни. Померил, башмаки слегка маловаты, но я это скрыл. Вскоре пришлось поджимать пальцы, а потом они навечно остались в поджатом состоянии.

Не помню с какого года и по 60-й, до смерти отца, мы были прикреплены к Лечсанупру, карточка № 360 (для чего помнится?). Располагалось заведение. поликлиника и стационар, на углу Фонтанного переулка и ул. 28 июня. [В этом здании завершилась жизнь отца.] Чистота, предупредительность, малочисленность пациентов.. Там мне удалили гланды и поставили пломбу, стоящую на посту до сих пор. Переход в обычную поликлинику для меня не стал шоком, к контрасту отнесся спокойно. Из общения со здравоохранением запомнились всякие болячки и визиты в раннем детстве медсестры Христины Викторовны, грузной дамы в очках, ставившей нам с братом на разные поверхности банки с предварительным вакуумированием их огнем.

Болячки детства разделены на две группы, благородные и неблагородные. Неблагородные и неблагозвучные (корь, ветрянка, глисты, уши, свинка) состоялись на Инзова-Лазо, на старой квартире. На новой квартире все было по-мужски: перелом руки, не помешавший в гипсе и с повязкой играть в футбол; существенный прокол кожных покровов живота при налете на спортплощадке на торчащий из столба штырь, серьезный разрыв сосудов и растяжение связок голеностопа. [“На …квартире» предполагает не помещение, а территориальную привязку.]
Мы с братом без всякого наследования не выговаривали «р». Я уже был школьником, когда стали посещать занятия у логопеда. Были какие-то задания на дом. Брат оказался неготовым к очередному занятию, и врач отправила его домой. Он с испугу или назло сразу с «р» справился, а я еще позанимался. Вызвала как-то Евгения Николаевна читать стих, и я стал с выражением громко рычать С.Михалкова: бежит мат-р-р-рос,…, ст-р-р-реляет на ходу. Класс заслушался.

Однажды отец привез брата и меня на кондитерскую фабрику, которая ещё не называлась «Букурия», но доставляла радость своей продукцией. Директором был Бурмистров, главным инженером — Ваничкин, оба фронтовики. Бурмистров, массивный, в очках, был без ноги и передвигался с помощью костылей. Ваничкин, Герой Советского Союза, наш сосед по двору тогда или позже. Нас провели по цехам, у выхода с территории фабрики нам с братом вручили по пакету с продукцией конвейеров, мимо которых мы проходили. Дома нас совершенно не баловали, так что эти пакеты обрадовали и запомнились.

Папа купил книжицу «Исторические и памятные места города Кишинева», и по воскресеньям мы стали ходить по адресам. Путеводитель, конечно, сверхидеологизирован, но вреда эти походы не принесли, т.к. все эти деятели, революционеры в голове не удержались. Да и рановато это было для нас. Тогда же обратил внимание в старой, нижней части города на неблагоустроенную, без тротуаров, с жалкими домами Советскую улицу. Естественно, году в 57-58-м, никаких ассоциаций не возникло.

[В 1977 году, оказавшись в Кишиневе после землетрясения, бродил по старому городу и вышел к Советской, кажется, около Иринопольской, если не путаю. Прошло 20 лет, и я сфотографировал неизменность символического убожества улицы. Такое сочетание названия и непрезентабельности могло потянуть на идеологическую диверсию или свидетельствовать о фиге в кармане местных властей.

От диверсии и фиги в кармане задумался: в скольких рукопожатиях от меня был Сталин. В четырех: отец — министр Цуркан — Брежнев — Сталин. К нашим кишиневским знакомым, жившим, кстати, в одном коридоре с одноклассником, Вовой Загороднюком, приезжала родственница из Ленинграда. Яркая, с сигаретой, Анна Израилевна Лев приятельствала с отцом, бывала у нас. От её родственника, выпускника 34 школы, узнал, что, эсерка в молодости, она была многолетней спутницей и женой сына одного из лидеров эсеров В.М. Чернова.

До Чернова-старшего, бывшего и министром Временного правительства, и председателем Учредительного собрания, следовательно, у меня два рукопожатия, а с кем он только не общался до и после эмиграции. Тесен мир, но счет моим рукопожатиям только через Кишинев. Чернов -младший, поскитавшись по советским ссылкам, тюрьмам и лагерям, умер в 1933 году. Анну Израилевну последний раз я видел осенью 63-го в Ленинграде, а умерла она в 90-е в Кишиневе.]

Году в 57-58-м занесла нас с Вовой Никитиным нелегкая в туристическую секцию, которая базировалась напротив школы. Венцом занятий стал поход летом. Поездом до Бендер, а далее путь далек оказался. Через Кицканы и Копанку на берег Старого Днестра. Устали жутко и поняли, что это не для нас. Ветераны секции справлялись без проблем. По возвращении обнаружил дома номенклатурный ящик с грушами. Огромные, нежные, сладкие, переложены стружкой и каждый плод в папиросной бумаге. Навалился и познал на практике выражение «объелся груш».

Набеги на фрукты меня до добра не доводили. На старой квартире полез в сарай за яблоками, подсветил себе факелом, наверно, из газет, и устроил небольшой пожар. На новой квартире в подвале у нас тоже был сарай. Там хранились помимо прочего тарные дощечки, которые со временем мне пришлось регулярно колоть для подогрева воды в ванной.

Уже начинал вспоминать кишиневский трамвай. Продолжу. После войны было 4 маршрута. Один помню весьма смутно: он шел по Ленина на вокзал. Мы на нем ездили время от времени встречать отца. Наверное, маршрут был двухпутным, так как не было ожидания на разъездах. Покачиваясь и гремя, вагон крутился по улочкам (Свечная, Килийская? Бул. Негруци не было), перебегал по каким-то мосткам. Довозил до вокзала, где взрослым для выхода на перрон надо было покупать билет за 1 руб. Ликвидировали маршрут лет через пять после войны.

Остальные 3 маршрута были однопутные и прожили побольше. Тот, что начинался у Боюканского спуска, шел по Пирогова, сворачивал на Пушкина и полз вниз за Ленина до района Ильинского базара или до Вистерничен — не помню. Ликвидировали его в первой половине 50-х, когда проложили троллейбусную линию, маршрут № 2, с кольцом у Пионерского сада. Трамвайный маршрута от школы № 3 на Садовой около Армянского кладбища (потом его продлили до стыка Котовского шоссе и Измаильской) тянулся по Армянской, Стефана Великого и до Вистерничен. На нем, как и на всех однопутных маршрутах, располагались разъезды.

На Армянской их было два. Один прямо напротив дома, где я жил с 1955 года. Идешь в школу, трамвай стоит, встречного нет. Без суеты залезаешь, на повороте на Стефана Великого, когда вагон притормаживает, спрыгиваешь и идешь к воротам школы. Сразу за этим поворотом был очередной разъезд, так что, выйдя из школы и, завидев трамвай, можно было, не спеша, к нему идти. Недалеко от входа на базар по направлению от Ленина к Сталинградской рельсы с левой стороны проезжей части сворачивали на правую и проходили мимо надписи на столбе «БЕРЕГИСЬ ЮЗА». Кто такой юз, меня тогда не заинтересовало. Эти трамвайные поездки случались редко: и школа недалеко, и родители целевое субсидирование не проводили.

Средняя скорость у трамваев была иногда сопоставимой со скоростью быстро идущего пешехода (проверил лично лет в пятнадцать) из-за частых разъездов и частых остановок (что удобно), расшатанности путей и износа вагонов. Выделялся маршрут от Госпитальной до вокзала, проложенный по Фрунзе. Когда я его наблюдал, на нем работали ГДР-овские вагоны, быстрые, комфортабельные, с нормально закрывающимися дверьми. При их приближении на перекрестках загоралась световая сигнализация. Проезд на трамвае стоил 30 коп.

Этот маршрут и тот, что шел по Армянской, продержались до 1961 года. Их ликвидировали и ничем не заменили, так как при принятии решения в преддверии ХХII съезда ответственные товарищи были заняты скандированием: «Всё во имя человека, всё для блага человека». Город, по недомыслию, остался без трамваев.
Кишинев был уютным, довольно чистым в пределах магалы, если не считать трущобный микрорайон где-то пониже КГБ. (А, возможно, это Андреевские улица и переулок.) Узкоколейный трамвай придавал ему некий европейский вид. Густые, сплетающиеся кроны деревьев позволяли летом в ливень идти сухим по тротуару, подмокая только на перекрёстках. На ходу с деревьев можно было срывать и есть разноцветные ягоды шелковицы. В начале июня приятно пахли липы. Базар с богатым ассортиментом и доступными ценами. Тихий, сытный, теплый и приятный провинциализм.

Самой престижной в городе была Садовая улица на участке от Котовского до Мичурина. Тенистая, местами широкая, неподтопляемая после ливней, без общественного транспорта. Особенно ценилась нечетная сторона, особняки и здания которой своими задами-дворами смотрели на низину Валя-Дическу и на ЦПКО. На Садовой находились Совмин республики, управление по делам архитектуры, сельхозинститут и другие.

В годы моего детства в городе было много людей не только старческого и пожилого, но и зрелого возраста, выросших и состоявшихся в досоветский период, побывавших в других странах. Получение высшего образования было возможно только за пределами Бессарабии в университетах Ясс, Бухареста и далее. Там образовывались многие учителя местного разлива. После утверждения советской власти прошло немного лет, почти столько, сколько было моим сверстникам. Местные не прошли пионерскую, комсомольскую и прочие закалки. Это делало город помягче, очеловечивало его (по всем, естественно, особенностям человеческой натуры) в ущерб казенщине.

Запомнились два посетителя наших квартир. На старую квартиру повадился приходить невесть откуда взявшийся упитанный, шустрый господинчик с незакрывающимся ртом. Нетипичное, но характерное южное произведение. Думаю, увлекся мамой. Намеки игнорировал, но исчез только после прямого недвусмысленного указания. На новой квартире нас время от времени посещала пожилая женщина, по-видимому, неспособная себя обеспечить, которую мама кормила и выслушивала. Запомнились её восторженные отзывы о Робертино Лоретти. Возможно, она так посещала не только нас.

В Кишинев надо было приезжать в сентябре. Жара прошла, народ при деле. Мягко, светло, голуби урчат по утрам, тихо и безлюдно в ЦПКО… В 90-е годы и город изменился, и его восприятие. Незнакомая инфраструктура, «иных уж нет, а те далече» и т.д. Приедешь, а через пару дней дым отечества уже ни сладок, ни приятен.]

В 1955 году кишиневский футбольный клуб «Буревестник» добился выхода в класс «А». Город, да и республику, охватил футбольный ажиотаж. На сезон 1956 года раскупались абонементы. Даже мама обзавелась им. Это произошло к моей выгоде, поскольку мама быстро поняла, что это не её. Абонементы на западную трибуну Республиканского стадиона стоили 110 руб. (по 10 руб. на каждый домашний матч первенства). Стадион полностью заполнялся горожанами и подъезжавшими на автобусах и грузовиках негорожанами, потоки зрителей на подступах к стадиону контролировала конная милиция. Дружные голосовые реакции болельщиков были слышны у нас во дворе.

Однажды поход на футбол оказался выбит футболом (клин клином): незадолго до выхода из дома с кем-то накоротке под балконом катали мяч. Неудачно остановил его, наступив, и грохнулся навзничь Очнулся дома без последствий, но и без похода на стадион.

Были матчи с иностранными командами, причем приличного уровня. Также помню сборную Пекина и, кажется, сборную Албании. Фамилии вратаря Еремеева, защитников Миргородского, Мухортова, Левкина, Потапова, полузащитников Маркевича и Бутылкина, нападающих Короткова, Данилова, Фаламеева, Цинклера помню до сих пор. 1956 год оказался пиковым в истории кишиневского футбола: после первого круга 2 место, по итогам сезона — шестое. Надеюсь, память не подвела. Успех команды, вышедшей в класс «А», был оценен. Поздней осенью 1955 года вместе с нами в новом доме на Ленина, 73, кор.3 (потом Армянская, 42) поселились Игорь Маркевич и Владимир Лёвкин. Заселили их в одну квартиру, т.е. коммунально..

Двор был огромный и проходной, в центре две спортивные и между ними детская площадки. Футболисты иногда утром выходили во двор с мячом зарядиться-размяться. Во дворе они смотрелись ещё внушительнее, чем с трибуны. При этом два здоровых и вполне взрослых мужика случалось развлекались, посылая в качестве заигрывания мяч по ногам проходивших молодых женщин.

У двора были задворки, на одних мы вырыли землянку. Наприсваивали друг другу армейские звания и играли в воинское подразделение или часть. На другие задворки, рядом с Болгарской, мы не ходили, поскольку там была зарублена женщина, и следы трагедии были плохо убраны. Эти задворки граничили с садом и спортивными площадками 17-й железнодорожной школы. Ревностно охранял это хозяйство «бадя» Федя, так что в сад мы не лазили.

Размеры двора и большое количество детворы позволяли группироваться по интересам и рассредотачиваться. Но это уже после притирки, весьма непростой, старожилов и новоселов через общие сражения. Вскоре после нашего заселения возникло противостояние старожилов в построенной ими крепости и новоселов, осаждающих её. Когда мы под красным знаменем пошли в атаку, нас встретили неконвенциальным оружием. Я получил от Бориса Полоумова по голове бутылкой с песком. Бутылка раскололась, песок попал за шиворот. Ни сотрясения мозга, ни кровотечения не было. Разбитость головы № 3 опять не состоялась. [Любовь Б-га к троице остается нереализованной до сих пор, и это слегка напрягает.] Мы были разгромлены: флаг захвачен, бойцы рассеяны.

Второе противостояние возникло года через полтора. Причину не помню, но под водительством того же Бориса Полоумова нас блокировали в одном из подъездов нашего дома. На выходе мы сошлись, и опять Борис врезал мне и сломал очки. Тут же он получил удар с использовнием неконвенциальности одного из нас (стальной шарик в кулаке) и всерьез вырубился. Схватка прекратилась.
И тут произошло историческое событие. Петя Кожухарь назначил, говоря языком 90-х, мне стрелку. Ни до, ни после такого у нас не было. Время до боя я бесполезно потратил на попытки склеить оправу очков. Сошлись в окружении болельщиков. Петька, парень заводной и отчаянный, не бросился в атаку, а ввязался на десяток секунд в невыгодный для него обмен ударами. Потом достал нож, а я сразу это заметил и не нарвался. Нас развели.

[Петька и Борька были неплохими парнями, просто не могли смириться со снижением влияния во дворе после заселения нашего дома. Однажды, когда «дело было вечером, делать было нечего», мы трепались на скамейке. И Петька мечтательно сказал: «Мы вырастем, женимся. У нас будут дети, машины и будем вспоминать наш двор». Я такими категориями ещё не мыслил. Петр после семилетки пошел в ремесленное училище, увлекся самбо и стал успешно выступать на городских и республиканских соревнованиях. Где-то в 60-х сел за групповой грабеж или разбой. Отсидел, поселился в Житомире. Завел семью, может, и машину. В Кишинев не вернулся. Борис Полоумов отслужил в армии, вернулся в Кишинев, и впоследствии, по доходящим до меня слухам, возглавил банное хозяйство города.]
Братья Полоумовы явно мне не симпатизировали. Однажды на ступеньках их подъезда меня несильно поколотил некто Сиваченко, тихий, наглый мужик, изгнанный из милиции. Впоследствии оказалось, что поколотил по ошибке. Дошло до отца. Он решил дать делу ход. В самом начале Сиваченко привел 2-3 старших парней, и они засвидетельствовали, что он меня не бил. Основным лжесвидетелем был Юра Полоумов, 1938 года рождения. [После лжесвидетельства он сразу ушел в армию. Вернувшись, успешно отучился и откомсомолил в Кишиневском политехе и был принят на службу в местный КГБ. В 70-х мы не раз случайно общались, и он докучал мне советами о необходимости защиты диссертации. В КГБ он прослужил до демонтажа советской власти.

А Сиваченко, когда мы подросли, от просмотров нашего дворового футбола напросился на участие в игре. Доверить ему можно было только ворота, выходя на которые я старался не гол забить, но, если гол случался, то рикошетом от вратаря. Он с пониманием посматривал на меня.]

Кроме административного здания двор образовывали четыре многоквартирных дома, а также стояли два общежития и несколько маленьких домишек. Многоквартирные дома (двухэтажный, 2 трехэтажных и четырехэтажный) были построены недавно, после 1950 года, так что многие дети продолжали ходить в школы по прежнему месту жительства. Двор учился не менее, чем в восьми школах: 1 и 17 железнодорожные, 1 молдавская, третья, шестая, пятнадцатая, тридцать четвертая и тридцать седьмая.

В административном здании, протянувшемся вдоль Ленина от Армянской до Болгарской, в центральной его части на втором этаже справа от входа за средним из трех обрамлённых окон был кабинет отца. Туда можно было позвонить по телефону 24-02. Когда кабинет расположился дальше по Ленина в здании между Болгарской и Бендерской (совнархоз), то ничего в памяти не отложилось.

Внутри нашего двора, неподалеку от места, где через годы возвели здание Ленинского РК КПМ, располагался грязный общественный туалет и помойка. На этой помойке как-то обнаружился трупик новорожденного. Пролежал он там в окружении всяких служивых достаточное время, чтобы обитатели двора его рассмотрели. В те же годы из окна второго этажа дома, стоящего через Армянскую наискосок от нашего и занятого МВД, вылетел и погиб мужчина. Это тоже из «моих университетов». В этой же мозаике точильщики с переносными точилами, старьевщики, расплачивавшиеся с детьми за утиль глиняными свистульками и надувными цветными шариками, «гицели» (с неясной до сих пор для меня этимологией термина), отлавливавшие собак.

До осваивания чердаков и крыш домов нашего двора мы дошли позже, а так носились иногда по подвалам, тем более, что в одном корпусе подвалы были сквозные. В подвалах кроме коммуникаций были поквартирные сараи. Кое-кто из значительно более старших ребят пытались спровоцировать встречи в подвале с домработницами, которых тогда много было во дворе. [Став постарше, убедились, что некоторые молодые экс-сельчанки были весьма инициативны. Прослойка домработниц во дворе быстро истончилась, рабочие руки тогда были востребованы государством.]

Рядом с нашим домом за забором было общежитие консерватории, в самом доме росли три пианиста, один из которых, сын народной артистки МССР и бывшей примы танцевального ансамбля, Пшеничной, отличался большим трудолюбием, так что в объятиях музыки мы были немало. К тому же почти ежедневный Шопен на улице по направлению к Армянскому кладбищу до поры, когда пешие похоронные процессии, в основном, запретили. [Последний путь отца пролёг 24 июня 1960 года от совнархоза до Армянской и мимо дома.]

Бабушка пыталась наставить меня на исследовательское развитие и подарила детский микроскоп. Особого интереса он не вызвал, быстро надоел и сломался. [Похоже, микроскоп тоже был продуктом импортозамещения. Дальнейшая жизнь показала, что склонности к исследованию механических, физико-химических, биологических и т.п. свойств и явлений у меня нет.]

На период детства пришлись и неприглядные поступки. К таким, конечно, не относятся провинности на старой квартире вроде разбитого в ярости чужого стекла или попадания мячом в тарелку с супом соседки, что, кстати, нашло отражение в упомянутой отцовской тетрадке. Летом 56-го мы с Гошкой, обалдуи, перешедшие в пятый класс, на короткое время сконцентрировались на мальчике на несколько лет младше нас, Толике Симчуке. У него была неустойчивая психика, и при подразниваниях он быстро приходил в истерическое состояние. Старший брат этого мальчика бросался на его защиту, и с возмущенными криками «Несчастные пятиклассники!» атаковал нас, получавших удовольствие от преследования. Так что, я был носителем детской жестокости.

Другой неприятный случай произошел осенью 58-го на уроке химии. При входе учителя в кабинет мы, естественно, встали. При этом я ногой отодвинул стул Вовки Никитина. По команде «Садитесь» Вовка приземлился на пятую точку под хохот класса. Савич, весьма вспыльчивый, раскричался и выгнал Вовку из кабинета. А я промолчал о своей вине. Вряд ли, это трусость, поскольку с учителями у меня уже случались стычки. Несправедливость момента была и в том, что химия только появилась, Вовка ею увлекся. Ему купили набор (типа «Юный химик») с колбами, пробирками, реактивами и штативом. Вовка ставил опыты с привлечением меня. Я же химией не заинтересовался.

Произошедшему Вовка не придал никакого значения. К концу 7-го класса он к химии остыл, ушел из школы и вместе с мамой, тетей Ниной, поступил в строительный техникум. [Конечно, случаи не трагические, но у меня они почему-то ассоциируются с ранним уходом из жизни и Толика, и Вовы.]

Для старожилов и новоселов двора и нашего поколения вскоре важнейшим делом стал футбол. Как мой путь в 34 школу, так и дворовый футбол, оказались связаны с руководством высшего законодательного органа Молдавии. Про особняк проживания Председателя Президиума Верховного совета я уже упоминал, а во дворе на Ленина оказалась квартира проживания секретаря Президиума, Паскаля Трофима (отчество не помню). Этот Паскаль выходил гулять с бульдогом Аськой, спускал её с поводка, и псина принималась доказывать, что мяч ей интересен не менее, чем нам. Следовали словесные схватки с высокопоставленной номенклатурой. С одной стороны пионеры, с другой — член ЦК республиканской компартии. Позиции обозначались на понятном языке, без мата, что свидетельствовало о случавшихся и при Софье Власьевне возможностях свободного обмена мнениями. [У меня сложилось впечатление, что мы, послевоенные, обходились без обсценной лексики.]

Играли много, летом — до наступления сумерек. Потом вываливались взмокшие на Ленина и пили газировку. Раздаточный пункт был то на углу с Болгарской, то с Армянской. Руководил им продавец Яша. Пили из граненых стаканов, которые ополаскивались холодной водопроводной водой и заполнялись для следующего жаждущего. Со временем стали проводить матчи с командой с условно Киевской улицы. Инициатива по проведению междворовых игр была всегда наша, как и победа. Но однажды, летом 1958 года, инициативу проявили соперники. Они предложили сколотить общую команду и сыграть на кубок газеты «Юный ленинец». Команду составили, меня избрали капитаном.

Накануне медосмотра и регистрации опять последовала инициатива, — по подставкам. Допускались к турниру ребята не старше 1945 года рождения. Тут же нашлись подставные и в нашем дворе. Насели на меня и чужие, и свои, да и те, что постарше. Точно не помню, но думаю, что быстро согласился. Подставных было четверо. [Как сейчас с фармакологией в спорте — все принимают, но запрещенные препараты у бедных, отсталых, разгильдяистых, а у продвинутых и организованных — препараты ещё не попавшие в список запретных. Так и тогда на турнире быстро убедились, что мы далеко не одни. Что говорить, были к тому же команды с ребятами из футбольных секций, с профессиональными тренерами, а главный судья соревнований был тренером одной из команд.]

Нашу команду мы назвали простецки — «Буревестник». Были еще птичьи: «Чайка», «Ястреб», “Сокол», — их мы обыграли. Турнир проходил на «Динамо», уменьшенные ворота стояли поперек половины поля. Первая игра была с «Балтикой». Кстати, мое амплуа — центральный нападающий, прямо, как в большом «Буревестнике», где 9-й номер, Юрий Коротков, тоже массой и ростом не выделялся. Так вот, «Балтика» была откуда-то с окраины, единой формы у них не было. Зато напор, азарт, стыки у них были мощные. Первый тайм мы проиграли 2:3. В перерыве судья подошел к нам и подбодрил, сказав, что мы сильнее. А «Балтика» после перерыва сдулась, нехватило выносливости. Мы выиграли 7:3, и я забил один из двух своих голов на турнире. Следующий соперник, «Смена», раскатал нас 4:0. Турнир был выматывающий и физически, и психологически. Запасных было мало, не все могли играть все матчи. Гошка Вдовин исчез с аппендицитом. Я тоже пропустил одну игру.

Главный судья турнира, Беккер, перед матчем с его командой «Искра» дал понять, что наш отличный вратарь, Кожухарь Витя, 1944 года рождения, не пройдет. Пришлось заменить на Яшу Беккера, 1947 года рождения. Главный судья сразу подошел, спросил фамилию, и тот честно сказал : «Беккер». Беккер-судья удивился, но отстал, хотя Беккера у нас в заявке не было. «Искре» мы логично проиграли, и заняли на турнире 4-е место. 1-е — “Смена”.

В нашем дворе у футбола появился достойный конкурент. Как-то, вычитав в какой-то пионерской газете о дворовых пионерских отрядах, я предложил это народу. Отряд получился человек 25-30. Мы увлеченно стали собирать по городу металлолом. Вывезли от нас 2-3 машины. Агент «Вторчермета» жил рядом, в Фонтанном переулке, думаю, не обманул или ненамного. Денег хватило на футбольный, волейбольный мячи и на волейбольную сетку. Так, волейбол плотно вошел в нашу жизнь.

Идеологически-политического в нашем отряде не было ничего. При содействии папы актив отряда принял зам. председателя совнархоза Кирилл Иванович Цуркан. Во дворе, в подвале семейного общежития, нам выделили большую отремонтированную комнату, а также прислали двух вожатых из молодых сотрудников. Девушка по имени Джульетта быда искренняя, эмоциональная, и вскоре после неудачной шутки одного из нас вспыхнула и исчезла. Инженер Женя нам понравился. Здорово читал басни, нормально общался. Он привел фотокорреспондента, и фрагмент нашей футбольной жизни появился в «Юном ленинце».

В том же общежитии, где нам выделили большую комнату, обитал на общих площадках свихнувшийся, грязнющий и пугавший нас нищий по имени Спиридон. Его не выгоняли и, возможно, подкармливали обитатели общаги. Откуда он взялся и куда делся мне неведомо.

Последним мероприятием отряда стал авантюрный велопоход в направлении Гидигича. Велосипеды были у многих (нам с братом его купили в конце 57-го под слухи о грядущей денежной реформе), а вот готовность к дальнему маршруту и к дорожной обстановке настолько разнилась за счёт девочек, что я в пути передергался. До Гидигича мы не добрались, но закончили поход без потерь.

Недетские велосипеды, становящиеся участниками дорожного движения, подлежали тогда государственной регистрации. Жестяной номер стоил 3 руб. и привешивался, обычно, на седло. [В период от 42 до 66 лет я попал почти в наркотическую зависимость от велосипеда, накручивая за недлинный сезон на 590 с.ш. до 3000 км.]

Вскоре старшие парни и девушки приспособили пионерскую комнату для танцев, да и наш запал прошел. Пионерский отряд растворился во времени, а комнате в хозслужбах совнархоза сразу нашли другое применение. Кто-то из дворовых проболтался в школе про отряд, и ко мне возникли претензии у классного руководителя: как это так, кто поручал, кто следил и пр.?

Во второй половине 50-х появилась предшественница нынешних финансовых почтовая пирамида. Условия были примерно такие: рассылаешь в пять адресов открытки…, короче, тебя, в конечном счете, открытками завалят. Я ввязался. Механизм не сработал, но зато я получил приятное письмо от двоюродной сестры из Минска, хранимое до сих пор.

Начиная с 57-го бабушка на лето стала выезжать к старшему сыну в Подмосковье. После первой поездки от следующих я был отцеплен по просьбе принимающей стороны. На некоторое время мы с отцом летом оставались, вообще, вдвоём. Возникала проблема полноценного питания. Сначала мы обедали в летнем ресторане в парке Пушкина рядом с мемориалом и «Патрией». Меню для себя выбрал постоянное: салат из помидор, бульон с фрикадельками, бефстроганов с картофелем фри и компот. Чисто, нежарко, вкусно и быстро.

Отцу персональная машина не полагалась, но мы и так, вроде, успевали за обеденный перерыв. Укладывались, кажется, и в небольшую сумму по тем деньгам. Потом нам организовали обед в столовой находящейся рядом с совнархозом, на Бендерской, фабрики «Стяуа рошие». Обедали в кампании с сотрудниками отца, людьми бывалыми и веселыми. Также можно было наблюдать южный холуяж. Пришлось тогда и поездить с отцом по предприятиям. Ниспорены, Бендеры, Тирасполь, что-то ещё.. Молдавия маленькая, но на маломощной «Победе» дорога, особенно в темноте, казалась нескончаемой.

В 7-м классе у меня появилась важная работа на общественных началах. В служебные обязанности мамы входили получение денег в банке и их доставка на работу. Мама сочла, что я уже на что-то гожусь, и попросила выполнять охранные функции. Мы приходили из дома в красивое здание горбанка с Гермесом над входом, где потом разместился органный зал, и пока мама оформляла — получала, я прогуливался по плиточному полу операционного зала. Деньги загружались в хозяйственную сумку, и я её нес. Кто кого охранял? Путь лежал вниз по 28 июня мимо здания хоральной синагоги, переданного после войны Русскому драмтеатру, до Фрунзе с переходом на Иона Крянгэ (Минковкую) и по ней до Хаждеу (Петропавловской). Повторюсь: времена были вегетарианские.

В финишном, 1959, году детства много чего произошло, не считая внеочередного ХХI съезда партии. Летом мы побывали в обычном пионерлагере, в Кондрицком монастыре. Как осуществлялся заезд и отъезд неведомо, но, думаю, не зря в лагерь нас доставили оба родителя на совнархозовском «ЗИМе». Братьев решили не разделять и отправили во второй отряд, хотя мне шел 14-й год. Палаты были в кельях монастыря. Потолки низкие, кроватей много. В нашей палате были пареньки из Мерен, Фалешт и Кишинева.

День начинался с утренней зарядки (может, были и какие-то построения). Аккордеонист неизменно наигрывал мелодию песни «Солдаты в путь», а мы повторяли телодвижения физрука.. Кроме еды были футбол и волейбол на одной и той же площадке, баскетбол и иногда кино. Показали даже довольно свежий и неплохой фильм «Последний дюйм». За монастырскую ограду не выводили, и на ограниченной территории быстро начало надоедать.

И тут подкатила история. К нам с братом, играющим у баскетбольного кольца, присоединился Слава, кажется, Виноградский. Что-то он не поделил с братом, я заступился, то ли толкнув его, то ли слегка ударив. [Очень похоже на объяснения обычного хулигана.] Слава лег на грунт и изобразил нокаут. Меня взяли в оборот, обязали ночью стоять у кровати и не ложиться. Простоял до поры, когда захотелось спать.

На следующий день провели собрание отряда, и Славу, к его удовольствию, избрали председателем совета. Кем-то выбрали и меня для некоего баланса. Вскоре братья Давидовичи подговорили нас на побег. У них такой опыт был с прошлых пребываний. Мы собрались, запросто преодолели заднюю стену монастыря и лесом двинулись к дороге подальше от лагеря. Вышли к придорожному месту отдыха со скамейками и столом, где нас поприветствовал заждавшийся вожатый или воспитатель.

В лагерь он не предложил идти. Сидели, чего-то ждали. В проходящей в сторону лагеря «Волге» я заметил маму. Оказывается ей с утра стало тревожно за нас, она позвонила отцу и настояла на поездке в лагерь. Вскоре машина вернулась и подкатила к нам. Мама вышла пасмурная, отдала работнику лагеря записку и приказала открыть наши чемоданы. Работник их осмотрел, попрощался, и мы уехали домой. Оказалось, что наш побег был замечен, а братаны, подбившие нас на побег, что-то украли, вроде, постельное бельё.

В школу в те годы мальчики ходили с чемоданами. Отец с югов привез изящный, качественный чемоданчик. С ним я и пошел на очередную футбольную игру на первенство города среди школ. Переоделись прямо на трибуне Республиканского. Апперкот выглядел так: сначала судья приказал снять очки, и я вынужденно перешел в защиту, где моя эффективность меня же не устраивала. После игры на трибуне не обнаружился чемодан. Исчезли и два бывших одноклассника — болельщика, Петька Гейфман и Юрка Морозов. Пришлось идти домой в трусах и гетрах. Это был последний мой официальный футбольный матч. [Года через 2 -3, когда я просматривал милицейский фотоальбом среди знакомцев обнаружил там и Юру Морозова.]

Осенью выпускница факультета физвоспитания, Людмила Николаевна Куренная, набрала в двух ж/д школах свою первую группу, и я стал заниматься легкой атлетикой. Тренирвались 3 раза в неделю по 2 часа. Пушки вместо масла, — только по разнарядке, минуя прилавок, мы смогли купить в единственном спортивном магазине, на Ленина (потом магазин перебрался на угол Котовского — Сталинградской), приличные спортивные костюмы. Шиповки нам выдали, а в дальнейшем кое-что перепадало от сборников. Как и положено для детей, подготовка шла общеразвивающая и многоборная. Мы в разумных пределах осваивали технику бега, включая барьерный, прыжков (кроме шеста), метаний-толканий (кроме молота).

Стадион позволил наблюдать известных спортсменов. 59-й год ограничился только Валентиной Масловской. Член сборной страны, чемпионка Европы 1958 года в эстафете, она готовилась к римской олимпиаде. У нас тренировки начинались в 16, а она, похоже, к этому времени заканчивала. Потому что мы, мальчики, ее иногда обнаруживали отдыхающей в мужской раздевалке. Скуластая, симпатичная, с резковатым голосом, она сидела полуразвалившись в бордовом спортивном костюме и болтала с гардеробщицей. Переодевались при мастере спорта, что поделаешь.

[Более интересные наблюдения знаменитостей, членов сборной Союза, Гусмана Касанова, Бориса Савчука, Виктора Большова, ставшим мужем Масловской, Светы Древаль (Долженко, Крачевской) уходят за обозначенные пределы детства. А какие колоритные личности были среди тренеров, а ещё был Гандрабура. И во время тренировок, и соревнований по стадионной радиотрансляции нередко звучало: «Товарищ, Гандрабура, пройдите к …». Термин «Гандрабура» был нарицательным и шутливым. Увидел я Гандрабуру не сразу. Небольшой мужичок в кепке, наверное, разнорабочий, он выполнял указания своего начальника, грозного Василия Михайловича Найденова, и остался в моей памяти.

Занимался я легкой атлетикой 3,5 года до весны 63-го. Спорт стал важным элементом моих университетов. Достижения скромные в связи с отсутствием природной одарённости и тренерской чехардой: на стадионе второй разряд я не вытянул. Да и тогда нормативы были значительно круче, чем теперь. Второй разряд в кроссе на 1 км. Эстафеты бегал за сильные команды на первом этапе, за слабые — на последнем. Единственный раз в выиграл более-менее масштабное соревнование на V спартакиаде учащихся Молдавской железной дороги в 1961 г. в беге на 400м.

В том же 59-м мне купили первый полноценный костюм (чешский, коричневый), туфли на толстой подошве и часы. Вовка оценил новый прикид, лестно сравнив меня с немецким генералом из фильма «Бабетта идет на войну». Стали возникать дни рождения, изредка вечеринки, где девочки учили танцевать.
И детство кончилось. Формально.


Автор: Леонид ГИМПЕЛЬСОН. Сентябрь 2016 г.

http://school34kishinev.ru

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 25 июл 2018, 00:18

Рассказ Александры Юнко
  • "Сорок тысяч братьев"

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 25 июл 2018, 05:07

rimty писал(а):Рассказ Александры Юнко
  • "Сорок тысяч братьев"
Вечная память Александре...

Аватара пользователя
ris55
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 8282
Зарегистрирован: 30 апр 2009, 20:23
Откуда: Кишинев

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение ris55 » 25 июл 2018, 20:30

steinchik писал(а):
rimty писал(а):Рассказ Александры Юнко
  • "Сорок тысяч братьев"
Вечная память Александре...
Вечная память.Но со многим в "Сорок тысяч братьев" можно и нужно поспорить.

Аватара пользователя
Алексей
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 2028
Зарегистрирован: 08 фев 2010, 01:41
Откуда: Кишинев-Сталинград

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Алексей » 25 июл 2018, 23:27

Я уже забыл на какие кнопки здесь нажимать. Хочу вставить свои 5 копеек, если не возражаете...

Это – моя улица!

Тихо – дядя Миша спит! (2018)

Ошибиться было невозможно! Если в восьмой квартире ставни изнутри были прикрыты, то все во дворе ходили на цыпочках, говорили шёпотом и игры откладывались до самого вечера.

Кто сталкивался с железной дорогой, тот знает, что, кроме Бога на небе, есть ещё и Бог на земле. Таким Богом был наш дядя Миша Белинкис – главный ревизор Одесско-Кишиневской железной дороги.

Работал он на износ, проверял поезда и днем, и ночью. Мы это знали, и вели себя во дворе тихо, как мышки. Если он не выспится, встанет злой, то всем проводникам – капут. А у тех есть свои жены, свои дети и внуки. И на что им тогда жить?

Наши отношения были бы идеальными, если бы не шпалы, пропитанные антисептиком, человеческой мочой, прожаренные на солнце за долгие десятилетия, и невероятно тяжелые. Их, отработавших свой срок, каждый год железная дорога выделяла своим работникам. Я помогал дяде Мише распиливать их двуручной пилой на дрова. Мы их пилили-пилили, пилили-пилили, а они все не кончались, и не кончались. Они были твердыми, как камень. Но как они горели в печке!

Дядя Миша был благодарным человеком. Когда наступало лето, он дарил мне маленькое счастье. Раза два в неделю, когда солнце только ещё обещало встать, он стучал ко мне в окошко и говорил:

- Ты еще спишь? Давай, догоняй!

Дядя Миша никогда не ждал, когда я проснусь. Он шел себе и шел, а я его догонял, застегиваясь на ходу. Мы шли пешком – в такую рань троллейбусы еще не выходили из своих автопарков. Идти под горку, до вокзала, было минут тридцать-сорок.

На вокзале мы садились в ближайший поезд и ехали в Одессу. У меня всегда было отдельное купе, каким бы переполненным не был бы вагон. Стыдно признаться, но это было мое первое знакомство с тем, что сейчас называется блатом. Иногда дядя Миша заходил на пару минут в купе перекусить или прикорнуть, не раздеваясь. Работа у него была тяжелая. Он даже успевал проверять все встречные поезда на недолгих остановках.

Дядя Миша часто делал мне замечание:

- Веди себя прилично. Не шатайся по вагону в одних трусах. Когда одеваешься, то сначала надевай брюки, а только потом рубашку. В купе в любую минуту могут заглянуть посторонние люди.

Так же, как и дядя Миша, я научился не спать по ночам, быть шустрым на подъем, перекусывать тем, что Бог пошлет, и не скулить по пустякам.

Мы с дядей Мишей исколесили всю Молдавию и Украину вдоль и поперек. Но чаще всего он высаживал меня в Одессе, а сам занимался своими железнодорожными делами. Я шел на пляж и валялся там, на песке до самого вечера. Вечером дядя Миша приходил за мной. Мы бросали камешки в воду, купались последний раз, садились на трамвай и ехали на вокзал.

Раздеваясь на пляже, дядя Миша всегда клал на аккуратную кучку своей одежды небольшой камешек – так надежнее, ветер не разнесет её по всему пляжу.

В тот вечер никакого ветра не было. Вода на море была гладкой, как зеркало. Но дядя Миша, как всегда, придавил нашу одежду камнем, отвалившимся от ближайшего утеса. И зачем?! Когда мы вышли из воды, то кроме наших носков, мы ничего не нашли. Даже камень пропал. Я отнесся к этому, как к очередному приключению, а каково же было дяде Мише?! А ключи?! А документы?! А карманы?! У главного ревизора карманы не должны были быть пустыми, это как-то неприлично.

Мы одели наши носки – не нести же их на вытянутых руках – и пошли через всю Одессу на вокзал. Нет, зайцем на трамвае мы не поехали!

Носки у дяди Миши были, как у щёголя, почти до колена. Я, когда приеду домой, обязательно попрошу папу, чтобы он купил мне такие же…

Мы шли по Одессе в одних трусах и носках разной длины как раз в то время, когда на бульвары выходила нарядная публика на вечерние прогулки. Сами понимаете, что дядя Миша плавки не носил и на трусах не экономил, они у него были, как положено, завидной длины.

Я никогда не думал, что в Одессе так много людей знают дядю Мишу. Каждый десятый раскланивался с ним и только один положил мне под резинку трусиков фиолетовую бумажку в 25 рублей. Большие деньги! Может, мне оставить свою мечту поступить в ВУЗ и стать океанологом? Может, мне просто ходить каждый вечер по Одессе в одних трусах? Так же можно и миллионером стать! Надо будет подумать...

Когда на вокзале дядя Миша примерял спецовку, которую нам выделили работники железной дороги, я поторопился ему напомнить, что сначала нужно примерить штаны, а потом уже рубашку. Я, наверное, сказал это, не подумав, и попал ему под горячую руку... Но ведь он именно этому меня учил!

Теперь, когда я раздеваюсь на ночь, я разворачиваю тряпочку, достою из нее камешек с одесского пляжа, который я ношу всегда с собой, кладу его на кучку одежды и на цыпочках пробираюсь к своему дивану...

Дядя Ми…ша…а…а!

Не слышит… Тихо! Он спит! Царство ему небесное!

Аватара пользователя
Алексей
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 2028
Зарегистрирован: 08 фев 2010, 01:41
Откуда: Кишинев-Сталинград

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Алексей » 25 июл 2018, 23:49

Это – моя улица!

Кишиневская Бастилия… (Редакция 2018)

У нас был выбор небольшой: направо пойдешь – упрешься в главное здание Госуниверситета, пройдешь один квартальчик прямо и вверх – и вот, перед тобой уже ворота Армянского кладбища, а налево пойдешь – то обязательно остановишься с открытым ртом перед стенами Кишиневской тюрьмы.

Кишиневская тюрьма – это одно из тех немногих зданий в городе, которые я не видел изнутри. Можно догадаться, что я особо об этом и не жалею. Но желание узнать об истории этого загадочного тюремного замка не покидало меня никогда. Не грабить же магазины только для того, чтобы тебя водили туда на экскурсии, да ещё и с ночевками!

Мы знали, что в этой тюрьме сидел Григорий Иванович Котовский, легендарная личность, будущий герой гражданской войны, наш своеобразный Робин Гуд. Мы знали, что он из этой тюрьмы бежал. Об этом даже фильм снят. Одна из наших любимых шуток в детстве, которую мы переняли из фильма, это ворваться на перемене в класс и закричать: “Тихо! Я – Котовский!”. Это означало, что сопротивление бесполезно и, хочешь ты или нет, но придется делиться надкусанным пончиком или недоеденным яблоком.

Григорий Котовский был любимым героем во всех наших играх. А попробуйте сейчас, в наше время, зайти в парикмахерскую и сказать, что вы бы хотели постричься “под Котовского”. Если вас просто спросят, а кто он такой, а что эта за стрижка такая, то считайте, что вы отделались легким испугом.

Его бесшабашная смелость, его бурная судьба, от босяка до красного командира, вызывали у нас неподдельный интерес и оставляли неизгладимый след в нашем воспитании.

Те, кто работал в тюрьме, никогда не скучал. До 1918 года в ней сидели воры и разбойники. В период румынской оккупации, с подачи тайной полиции, Сигуранцы, до 1939 года там содержались те, кто симпатизировал зарождавшемуся Союзу. Это время считалось самым кровавым в истории Тюремного замка.

Во время войны и после неё в тюрьме, в свою очередь, сидели политзаключенные из противоположного лагеря. Их было больше, чем уголовников. Это говорит о том, что грабежей стало меньше, что люди стали верить в свое светлое будущее без фомок и отмычек. Надо думать, что история развивается по спирали, что она имеет цикличный характер, что нетрудно догадаться, кто там будет сидеть в следующий раз.

Пока мы не разъехались кто куда, начальником тюрьмы был отец Юры Николаева, о котором мы уже кое-что слышали. Теперь вы понимаете, почему воровать абрикосы в его палисаднике было настоящим подвигом. Но кто не рискует, тот о Котовском ничего не читал!

В двух кварталах от нашей улицы стоял музей Котовского и Лазо. Вход бесплатный, а значит, мы туда ходили по сто раз. Почти все личное оружие и награды этих героев не сохранились. А то немногое, что сохранилось, лежало в архивах или в хранилищах. Что же видели мы? А мы видели только муляжи. Муляжами было почти всё, за исключением станкового пулемёта Максима, который стоял в центре второго выставочного зала. Можете мне поверить, что тот пулемет еще помнит тепло наших рук.

Мало кто знает, но все эти муляжи – дело рук удивительного человека, ювелира, художника, скульптора и декоратора, Бориса Петровича Прибыльченко, заведующего Бутафорским цехом в Драматическом театре им. Чехова. Заказы ему шли со всех сторон. Не было на свете ничего такого, что он не мог бы нарисовать, вылепить или починить. Помню, когда я только пошел в школу, в магазинах продавались перламутровые мыльницы. Мы в них размещали самодельные транзисторные приемники, а Борис Петрович вырезал из них потрясающей красоты сережки и клипсы. До сих пор у меня лежат портреты моей мамы, его первой жены, и их общей дочери, которые нарисовал он. До сих пор у меня хранится изящная миниатюрная иконка и нательный золотой крестик, который он сделал и подарил маме, когда родился я.

Борис Петрович со своей второй женой, актрисой и заведующей Домом актеров, жил недалеко от тюрьмы, на улице Миргородской, дом 2. Сколько раз мне нужно было заходить к ним в гости или идти на Синюю горку (не знаете, да?), ходить в цирк, который разбивал свой шатер на месте нынешнего Мемориала, или идти в кинотеатр со смешным названием “40 лет ВЛКСМ”, столько раз я шел вдоль бесконечных стен Кишиневской тюрьмы. Позднее там, за тюрьмой стал потихонечку разрастаться Птичий рынок, где мы бывали чаще, чем в школе.

Я слышал, что скоро на средства Евросоюза будет построена новая современная тюрьма, расположенная за пределами города. Якобы условия содержания заключенных в нынешней не соответствуют современным европейским требованиям. Они, как будто чувствуют, что это им может когда-нибудь пригодиться.

Интересно, что же будет на её месте? Может, ресторан или гостиница? Я бы восстановил её в своем первозданном виде, похожей на Бастилию, какой она была до войны и до землетрясения 40-го года. Это – архитектурный памятник.

Этот комплекс зданий спроектировал выдающийся архитектор Джорджо Торичелли. Он был лютеранином и все, что он строил, имеет оттенок этой культуры – простота, величие и, приводящая в трепет, средневековая красота. В Одессе сохранилось немало таких зданий, которые построил он. У нас же из его творений, кроме тюрьмы, была еще только маленькая лютеранская церквушка, кирха, которую снесли, по-моему, в середине 60-х годов.

К сожалению, как выглядела тюрьма раньше, до сильных разрушений, я знаю только по фотографиям. Но даже в современном виде, она ещё производит сильное впечатление.

Перед входом в административное здание тюрьмы, на Бернардацци, дом 3, справа, стоял гипсовый бюст Г.И.Котовского, покрытый золотистой краской. Этот бюст к каждому празднику подновляли, подкрашивали и выковыривали из ноздрей застрявшую там пыль.

Я вспомнил, как на один мостик через лужу, как-то затратили 200 тысяч долларов. Когда строителей спросили, а почему так много, они ответили, что они же покрыли его, этот мостик, серебрянкой.

Интересно, а сколько денег прошло через этот бюст, стоявший перед пенитенциарным (не выговоришь с первого раза) учреждением №13, и где он сейчас? В чьем он стоит дворе, и кто закапывает ему капли в нос? Помогите найти.

Но только не ищите в Интернете. Когда я набрал в поисковике “Бюст Котовского”, вы не поверите, сколько красивых бюстов мне показали! Разве можно так искушать старика?! Я даже пожалел, что рано состарился. Но я нашел выход – я добавил их все в закладки…Теперь, когда на душе становится совсем тяжело, закладки ведут меня за собой, как ребенка. Бюст Котовского отдыхает!

Аватара пользователя
Алексей
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 2028
Зарегистрирован: 08 фев 2010, 01:41
Откуда: Кишинев-Сталинград

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Алексей » 27 июл 2018, 19:45

Это – моя улица! За советский спорт! (Редакция - 2018)

Тренировки начинались ранней весной, когда лед на Комсомольском озере становился рыхлым, когда лодка, без риска для жизни тренера и своего мотора, могла пробить в шуге восьмерку размером с хороший стадион.

Трассу во льду тренеры прокладывали сразу за весенними праздниками, когда любимые женщины уже получили свои подарки, а мэрцишорки снимались и прятались в коробочку до следующего года.

Хуже всего приходилось тем, кто занимался греблей на байдарках. С каждым взмахом весла тебе на спину выливалось целое ведро ледяной воды с мелкими кусочками льда. Моторная лодка с тренером, которому, наверное, не дали опохмелиться, шла за тобой по пятам, а из мегафона лилась сладкая музыка, от которой нельзя было оторваться ни на секунду: “Давай! Руку выше! Работай спиной! Весло ровнее! Темп! Включаю секундомер!”. Чтоб они были здоровы, эти тренеры!

Ещё многие ходили в пальто, ещё кое-кто протапливал свои печки дровами, а мы уже приходили в школу загорелые, как негры (прошу прощения у бедных, проданных в рабство, афроамериканцев). На переменах любопытные девчонки щупали твои мышцы и не верили, что это не косточки торчат со всех сторон.

Когда наступали каникулы, тренировки проходили по два раза в день. Мы начинали в семь утра, пробегали для разминки разок-другой вокруг озера, а потом гребли веслами до самого обеда. Вторая тренировка была вечером, когда жара спадала, а заканчивалась, когда на озере включались первые фонари.

Лодки у нас были очень дорогие, из разных пород экзотических деревьев. Благодаря этому, они были очень легкими. Вы не поверите, но лодка весила всего 12 килограмм – взвалил на плечо и пошел. Но ещё дороже было весло. Оно, по нынешним меркам, стоило чуть больше $100. Мы его никогда не оставляли в эллингах, в помещениях для хранения лодок, слайдов и другого спортивного инвентаря. Мы его забирали домой.

Каждый день на задней площадке троллейбуса можно было наблюдать одну и ту же картину: когда троллейбус резко тормозил, каждый считал своим долгом инстинктивно хвататься за твое весло. После этого мы всей компанией летели в пролет между креслами и удивлялись тому, что ещё остались живы.

Конечно, такие весла были не у всех, а только у тех, кого готовили в сборную Республики. Мне было чем гордиться, но результаты могли быть и лучше. В спорте, как и везде, есть свой блат и своя мафия. На последних всесоюзных соревнованиях, которые проходили в Николаеве, нас, из Молдавии, поставили на самую середину реки Южный Буг. Гребли все против течения, а всем известно, что у берега скорость воды меньше, почти нулевая, а на середине реки – самая большая. Но мы были не в обиде. Мы уже тогда понимали, что Майдан не за горами.

В мое время спорт считался массовой культурой, не то, что его нынешняя пародия на бизнес. Каждый институт должен был иметь у себя хороших спортсменов. Такая вот была государственная политика.

Когда я поступал, то нацепил на себя все свои значки и медали. Я, наивный, надеялся, что они мне помогут, но на них никто даже и не взглянул. Оказалось, что наша спортивная кафедра искала только баскетболистов. Их брали даже с тройками, им не нужно было ничего на себя навешивать. Если у тебя рост был больше двух метров, а это видно за километр, то ты, считай, что стал океанологом. Такой парень жил с нами в одной комнате в общежитии. Спал он по диагонали, сразу на двух кроватях. Голова у него была сделана из таких же твердых пород древесины, как и мое весло. Он был греком, из Крыма. Везет же мне на многонациональные компании!

Когда я уехал поступать, то забыл вернуть на базу свое финское, сложной формы, дорогое весло. Я отсутствовал недолго, всего-то месяца полтора-два. В свои первые каникулы я помчался домой, чтобы доложить родителям о спортивных парадоксах, с которыми я столкнулся в Ленинграде.

Первое, что я услышал от папы после первого стакана вина, что ко мне приходили с озера за веслом. Я был уверен, что папа его сразу отдал тренеру, и сокрушался, что я оказался таким забывчивым. Но папа меня успокоил, что не стоит так убиваться, что они чуть-чуть опоздали, что он из него уже успел сделать лопату для снега.

Как лопату?! Па, ты хоть знаешь, сколько оно стоит?! Папа ничего не ответил, а только опять наполнил наши стаканы – за советский спорт!

Хорошо, что я лодку домой не притащил, а то бы папа в ней засолил что-нибудь, например, помидоры. Это уж точно! Хотя нет, лучше его любимые моченые арбузы. А это – идея! Как вы считаете?
вапр.jpg
жщз.jpg
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
Алексей
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 2028
Зарегистрирован: 08 фев 2010, 01:41
Откуда: Кишинев-Сталинград

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Алексей » 31 июл 2018, 19:51

rimty писал(а):
Помещаю подробные воспоминания Леонида ГИМПЕЛЬСОНА.
Продолжение
  • ИЗБРАННЫЕ ОСКОЛКИ ПАМЯТИ
... И детство кончилось. Формально.

Автор: Леонид ГИМПЕЛЬСОН. Сентябрь 2016 г.
http://school34kishinev.ru
Мне иногда некогда читать такие длинные воспоминания. Вот, и в этот раз я всё скатал на флешку и сегодня на работе уже на другом компьютере, который никогда не видел Интернета, начал читать воспоминания Леонида Гимпельсона. Я остановиться не мог. Даже на обед не ходил. Как всё знакомо и как всё близко! Огромное спасибо rimty (надеюсь когда-нибудь узнать настоящее имя и отчество) за то, что опубликовала эти искренние записки Леонида Г.

Ежедневно, в силу своих профессиональных обязанностей, мне приходится редактировать десятки писем и статей на разных языках. Здесь у меня не поднялась рука. Здесь всё так чисто, правдиво и так ясно, что трогать что-нибудь было бы преступлением. Весь колорит бы пропал. Как только он всё запомнил?! Леонид пишет, что у него нет ни родственников, ни друзей. Друзья есть. И я - один из них! Спасибо ему. Он меня за ручку провел по всем закоулкам, помог ещё раз перелезть через знакомые заборы, походить по проходным дворам и даже подраться. Он старше меня на 9 лет. Он ровесник Ильи Львовича Клявера (Олейникова).

Нижайший ему поклон, Леониду Гимпельсону. Сколько пережито, Боже мой!

Аватара пользователя
voling
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 1714
Зарегистрирован: 02 май 2010, 13:39
Откуда: Кишинёв, Израиль

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение voling » 10 фев 2019, 17:15

Интервью устной истории с Александром Белфором
https://collections.ushmm.org/search/catalog/irn507720

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 05 авг 2019, 19:02

Из письма В. Дружинина - артиста, гастролировавшего в Кишинёве. Сентябрь 1882 года.
B сентябрe 1882 г.JPG
Из архивa театрального музея им. А.А. Бахрушина
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
Wowo
Гражданин
Гражданин
Сообщения: 3925
Зарегистрирован: 01 окт 2009, 14:31
Откуда: Молдова Кишинёв

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение Wowo » 21 сен 2019, 00:18

https://sites.google.com/site/zoubkoffs/ Очень интересная судьба Зубкова в Кишиневе

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 21 сен 2019, 01:19

Wowo писал(а):интересная судьба Зубкова в Кишиневе
Очень интересно!

Из семейного архива профессора, зав кафедрой физиологии КГМИ Анатолия Анатольевича Зубкова:
A. A. Зубков.JPG
_ Профессор Зубков.JPG
1960 профессор Зубков _ Папа, бабушка Мэри, я и мама.JPG
У вас нет необходимых прав для просмотра вложений в этом сообщении.

Аватара пользователя
rimty
Главный модератор
Главный модератор
Сообщения: 18379
Зарегистрирован: 21 дек 2008, 22:21

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение rimty » 12 ноя 2019, 01:21

  • Воспоминания Анатолия Наточина
...Всё-таки Кишинев – замечательный городок был. В те времена небольшой, компактный, очень зеленый и какой-то «жилой», если так можно определить город.
А весной и летом с потрясающе «вкусными» запахами! Именно запахи больше всего почему-то будоражили чувства и по сей день главная ностальгическая нотка в моих воспоминаниях о Кишиневе. Даже в своем рассказе о Кишиневе для туристического сайта поведал историю одного из последних посещений города, когда рано утром, выйдя покурить на улицу из гостиницы, был «нокаутирован» этим свежим и неповторимым весенним ароматом зелени!! До слёз!

Наш центр был вообще просто замечательный. Прежде всего непосредственным соседством с легендарным для города парком Пушкина. Все пути по городу всегда старался прокладывать через этот парк, очень он был хорош и уютен. Неподалеку столь же легендарное Комсомольское озеро, главное «гуляльно-выходное» место города. Проспект Ленина – главный променад, «Бродвей» городской.…

… И все-таки главная память детства – наш дом на улице Подольской в Кишиневе.
Я иногда думаю, что моя любовь к Кишиневу — это та старая память к той улице и к тому дому!

В те времена улица еще называлась Подольская (потом она стала Искрой, потом еще как-то), в самом центре, между улицами Пушкина и Гоголя. В конце шестидесятых на месте нашего дома построили Дворец молодежи. Дом был почти двухэтажный, т.е. первый этаж был полуподвальный, второй с парадной лестницей прямо в нашу квартиру с улицы. Облик Подольской был совершенно другим. Сама улица была выложена брусчаткой, по краям дороги росли старые густые каштаны и шелковица. Когда по улице проезжал грузовик, треск и грохот долго висел над мостовой. Хотя в те годы машин по этой улице ездило не много.

Квартира по тем временам была барская. Три комнаты, кухня, веранда. Во дворе был свой небольшой садик, сарайчик для угля, подвал. И большой общий двор для нас, мелкоты. Впрочем, в те времена любой общий двор был исключительно нашим детским владением. Вся жизнь проходила там, во дворах, в сараях и на крышах, в закутках и холодных подвалах. С этим двором у меня связано одно из первых потрясений. Было мне года четыре, я шел по направлению к дому, когда на меня напал жутко страшный и агрессивный петух. Он налетел внезапно, так, что я даже не успел понять что происходит и клюнул меня в висок. Естественно потекла кровь. От обиды и боли я, растирая слезы и кровь, с диким воем влетел домой. Мама завопила, что ребенку выклевали глаз. От этого мне стало еще страшнее и обиднее. А папа с воплем «убью-ю-ю!!!!» помчался во двор ловить петуха. Картина должна была быть живописнейшая. У папы была болезнь позвоночника, он не сгибался, это был военный трофей. Как он ловил петуха не знаю. Но когда несчастный петух оказался в папиных руках, он просто в неописуемой ярости оторвал ему голову!!!!

Надо сказать, что эта наша старая квартира была очень уютная и теплая. Она многократно ремонтировалась и перестраивалась, наверное, по сегодняшним меркам была не вполне комфортабельна, печное отопление, впоследствии переделанное на паровой котел, угольная колонка на горячую воду. Но мне, мальчишке, это было “по барабану”. Здесь было много места для игр, окна выходили на улицу и во двор, так что всегда можно было контролировать ситуацию в округе. У нас была достаточно обеспеченная семья, поэтому такие блага цивилизации как телевизор, проигрыватель и радиоприемник в нашем доме были всегда (по крайней мере, на моей памяти).
А уж друзей моего возраста в округе было просто немерено.

...Надо сказать, что Кишинев был удивительным городом. На редкость уютным и теплым. Вообще то, в нем было удачное сочетание
столичного города и тихой провинции, что создавало массу удобств для жизни. Плюс удивительный южный колорит.
источник


Замечу, что в этой фразе есть неточность:
В конце шестидесятых на месте нашего дома построили Дворец молодежи.

"Дворец молодежи" появился не в конце 60-х, а гораздо позже. Думаю, что жильцов домов, шедших под снос из-за его строительства, начали переселять в другие квартиры не раньше 1980-го года.

Аватара пользователя
steinchik
Почётный Гражданин
Почётный Гражданин
Сообщения: 11055
Зарегистрирован: 16 мар 2008, 04:53

Re: Воспоминания о старом Кишинёве

Сообщение steinchik » 12 ноя 2019, 05:36

rimty писал(а):Замечу, что в этой фразе есть неточность:
В конце шестидесятых на месте нашего дома построили Дворец молодежи.

"Дворец молодежи" появился не в конце 60-х, а гораздо позже. Думаю, что жильцов домов, шедших под снос из-за его строительства, начали переселять в другие квартиры не раньше 1980-го года.
Дворец Молодёжи открылся в первой половине 88-го года.

Ответить

Вернуться в «История Кишинёва»